Непридуманные истории

[valerii]

Часть третья
Исцеление ума
Подошел мой черед читать акафист Божией Матери перед чудной и воистину чудотворной ее иконой. Я читал акафист и вдруг ясно увидел Божию Матерь, идущую от правого клироса прямо над полом храма. В руках Её был красивый широкий омофор, шитый тончайшим золотым переливающимся узором нежно-красного цвета. В этих же тонах было и одеяние Пречистой. Матерь Божия была высокого роста, люди же, находившиеся в храме, были Ей как бы по колено. «Надо же, — сразу подумал я, — мы перед Ней, как цыплята перед Наседкой — такие маленькие…»
Матерь Божия шла по храму, с нежной лаской и заботой покрывая всех своим омофором. Но не всех одинаково. Над кем-то Она просто простирала Свой прекрасный омофор, кому-то возлагала его на голову, а над немногими как бы обводила им по кругу.
Зная из святоотеческих книг, что нельзя доверять видениям святых, сколь бы прекрасными и безупречными они ни казались, я продолжал спокойно читать акафист, никак не выказывая своим видом, что вижу что-то необычное. Судя по всему, кроме меня Матери Божией никто более не видел, потому что все вели себя как обычно. Я продолжал читать, а Матерь Божия шла по храму и я не видел ни одного человека, над которым бы Матерь Божия не простирала своего чудесного, шитого тончайшим полупрозрачным золотом воздушного омофора.
Наконец Божия Матерь, обойдя правый предел храма, приблизилась ко мне. В это время я физически почувствовал, как Ее омофор прикоснулся сначала к моему затылку, а потом к верху головы. С этого мгновения я уже никогда более не испытывал сомнений в истинности православной веры и ко мне перестали приходить мысли о правильности экуменических идей. Некто внутри меня ясно и просто сказал: «Не смотри, что православно верующих в мире меньше, чем католиков и иноверцев. Не ищи доказательств, что Православная вера — единственно истинная религия в мире. Знай: это так — и всё. Никому ничего не доказывай, ни с кем не вступай в споры. Бог Сам знает, кого приблизить к Себе, а кого нет. Не твоё это дело — пытаться понять своим слабым умом, почему Бог одних приближает к Себе, а других нет. А Матерь Божия для всех вас и есть самая настоящая Мама. Как мать не перестаёт любить своего ребёнка, какие бы тяжкие преступления он ни совершил, так же и Матерь Божия никогда не оставит своих детей без присмотра. Не ищи доказательств. Просто знай, что всё, что я тебе сейчас сказал, правда…»
Надо полагать, что в тот момент я слышал голос моего Ангела-Хранителя. Сомнения в истинности Православной веры внутри меня прекратились с 1994 года. Прошло двадцать четыре года. Вот как надёжно может защитить душу от кривоверия всего лишь одно краткое прикосновение омофора Божией Матери к голове человека! После того как Божия Матерь коснулась моего грешного затылка я Её уже не видел, но просто знал, что Она духом Своим находится в храме.
Ни до, ни после этого случая Матерь Божию я в видениях не видел, да и ни к чему это.
Не видениями раскрывается душа человека, но ТОЛЬКО лишь личным упорным (ежедневным покаянным) молитвенным трудом над своей душой. О том что я видел Матерь Божию я молчал до 2010 года.
Часть четвертая
Слёзы Божией Матери
Спустя два года после этого случая, находясь в одном из монастырей Калужской епархии, я как-то начал рассказывать об иконе Божией Матери Коробейниковская одному из послушников монастыря, с которым мы вместе ехали в грузовом автобусе после окончания работ на монастырском покосе. Несмотря на то, что наш разговор могли слышать все, послушники не проявили интереса к моему рассказу о иконе. Внимательно меня слушали всего лишь двое или трое человек из примерно двенадцати. А кто-то из послушников вообще отпустил в мой адрес насмешливое:
— Давай, заливай. Знаем мы про эти чудеса.
Но один из трудников монастыря, Анатолий, услышав мой рассказ об этой иконе, подсел ближе и буквально впился в меня своими темными глазами. Он с какой-то необъяснимой мне жадностью слушал каждое моё слово. Дорога была длинной, и я успел рассказать ему всю историю спасения этой иконы из рук безбожников и о том, как Оленька Тёмная была потом перевезена полковником-фронтовиком вместе с иконой в Барнаул после смерти её родственников. Также рассказал о благочестивой жизни слепой Оленьки Тёмной и о том как она молилась так, как я слышал эти рассказы от верующих на Алтае.
Возможно, отчасти причиной того, что к нашему разговору мало кто из послушников пожелал присоединился, был еще и сам Анатолий. В прошлом он был преступником. Отсидел в тюрьме немалый срок по малолетству, потом «прихватил» ещё один срок, став совершеннолетним.
Он был хорошим кровельщиком. Только лишь поэтому начальство монастыря его терпело, несмотря на то, что он был подвержен страсти винопития. Его периодически снимали с крыши крепко выпившим. Возможно, по этой причине с ним почти никто из послушников в монастыре близко не общался. Анатолий был «кандидат на скорое выселение». Все прекрасно это понимали. Рано или поздно, его всё равно монастырское начальство будет просто вынуждено удалить из монастыря во избежания соблазна для других. Хорошо понимал это и сам Анатолий.
Лицо его в то время, когда я встречал его, было почти всегда мрачным и даже отталкивающим. Видимо, душа его, по причине его падений, никак не могла найти для себя покоя. Ему было внутренне тяжело.
Человек, находящийся в тяжелой духовной борьбе за свою душу, не обладает способностью привлекать к себе симпатии своих ближних. Печать сильных страданий, лежащая на лице того, кто находится в духовной битве с демонами, нередко производит такое впечатление, будто человек чем-то значительно недоволен, раздражён, печален или даже, может быть, зол.
Когда наш грузовой автобус остановился возле проходной монастыря, я сказал Анатолию:
— Пойдём ко мне в келью, у меня есть несколько фотографий этой иконы. Тебе было интересно то, что я рассказывал о ней. Одну из этих фотографий я хочу подарить тебе.
— Что ты! — сразу же как-то испуганно сказал мне Анатолий. — Если бы ты знал, какой я грешник — мне нельзя дарить никаких икон!
— Ладно, не болтай лишнего, — сказал я. — Пойдём, посмотришь на фотографию, а там видно будет, возьмёшь ты её или нет.
В глубине души я был уверен, что, увидев столь прекрасный образ Божией Матери, он просто не сможет отказаться от него. Но задуманное мною дело неожиданно для меня и для Анатолия приняло необычный оборот.
Когда я достал из своей тумбочки фотографию иконы Божией Матери «Коробейниковская» и дал её в руки Анатолию, он как-то растерялся. По нему было видно, что он даже боится прикоснуться к Ней.
— Садись, — сказал я Анатолию и, придвинув вплотную к тумбочке стул, включил настольную лампу. Анатолий послушно сел. Я сунул ему в руки фотографию и показал на нимб Божией Матери и на кружевные узоры из светлых и темных золотых листочков, обрамляющих фон иконы.

1а.jpg

— Вот те самые листочки, о которых я тебе говорил в машине. Здесь сложно увидеть, что они переплетаются между собой, потому что изображение маленькое, а на самом же деле икона большая, она выше моего роста.
Анатолий потрясенным взором смотрел на Лик Божий Матери. Было видно, что в его душе происходит значительная борьба. С одной стороны, ему, конечно же, хотелось взять у меня этот прекрасный образ Богоматери, а с другой стороны, он, очевидно, опасался, что он не сможет остановиться от той глубины греха, в которой он тогда находился.
Он положил икону на тумбочку.
— Мне нельзя иметь эту икону у себя: я слишком грешный человек. Я недостоин!
— Зачем ты обижаешь меня, — ответил я ему. — Ведь я дарю тебе её с чистым сердцем, а ты отказываешься. У меня ещё несколько точно таких же фотографий есть. — Для убедительности я показал ему другие фотографии.
Анатолий бережно, с простым, невыразимо искренним благоговением взял фотографию иконы Божией Матери Коробейниковская в свои руки и стал внимательно смотреть на Неё. Вдруг я увидел, что из очей Божией Матери прямо по фотографии льются золотые слёзы. Слёзы Божией Матери стекали прямо на руки Анатолия. От неожиданности увиденного я даже оторопел и не знал, что мне сказать на это. Наверняка потрясенный много более моего, Анатолий также смотрел на фотографию широко раскрывшимися от удивления глазами.
Наконец я не выдержал и сказал Анатолию:
— Видишь, как Божия Матерь плачет?
— Вижу, — севшим, почти срывающимся от волнения голосом ответил мне Анатолий.
— Это Она о тебе плачет, — сказал я, продолжая смотреть, как переливающиеся золотыми бликами слёзы Божией Матери обильно текут из очей Пречистой. — Тебе надо исправиться. Ты должен перестать грешить.
Анатолий упал на тумбочку, и громкие его рыдания эхом огласили весь наш послушнический корпус. Так мог рыдать только сильный человек, доведенный демонскими искушениями до крайних пределов его терпения. Я не мог видеть его в таком состоянии.
Анатолий лежал на тумбочке и продолжал громко не то рыдать, не то кричать, будучи не в состоянии удержать своего, с неожиданной силой открывшегося, покаяния. Я вышел из келии, оставив его одного. Есть моменты, когда душа должна быть одна и любые свидетели происходящего бывают лишним.
.
Через полтора месяца Анатолия выгнали из монастыря по неизвестной мне причине. Спустя полгода он приезжал в монастырь, униженно просил монастырское начальство вновь принять его в число трудников, но памятуя его неисправимое пьянство, ему твёрдо отказали. Только спустя год я смог поговорить с ним на территории монастыря, где ему разрешили остаться лишь на три дня паломником.
Это был уже совсем другой человек. Другие речи. Другое лицо. Опрятная, аккуратная одежда. Рассказал он мне, что ему удалось устроиться продавцом в магазин по знакомству. Решились проблемы с жильём. Появились надежды на устроение удачной личной жизни. Пить он полностью прекратил. Регулярные Исповедь и Причастие стали для него одними из самых важных жизненных потребностей. Мне было радостно слышать и видеть перед собою человека теперь уже близкого мне не только по вере, а возможно, даже и по духу.
— А фотография, которую я тебе подарил, у тебя сохранилась?
К моему удивлению, Анатолий тут же вынул из своей сумки вставленную между двумя тонкими стеклами, подаренную мною ему больше года назад фотографию иконы Божией Матери Коробейниковская. Сверху стекла были наклеены искусно сплетённые из медной проволоки витые узоры.
— Вот, — сказал Анатолий, бережно держа в руках икону Божией Матери. — Украсил, как смог. Может быть, не очень красиво, но лучше у меня не получилось.
— Да ничего, — посмотрев внимательно на украшение иконы, сказал я. — Видно, что работа любительская, но смотрится неплохо.
Анатолий с простым бережным благоговением приложился к иконе.
— Я с ней никогда не расстаюсь. Даже в магазин её с собой каждый день на работу беру.
— Можно, и я приложусь? — попросил я.
— Конечно, приложись, — слегка удивленно сказал Анатолий и протянул мне икону.
Не беря из его рук иконы, я благоговейно перекрестился, поклонился низко Божией Матери и, ликуя душой об исправившейся душе грешного Анатолия, прославив внутри себя Бога, с верою приложился к чудотворной иконе Божией Матери Коробейниковская.
Тропарь, глас 4
Яко заря всесветлая солнца правды незаходимаго возсияла икона Твоя, Богородице, шествующи в пределах Алтайских, храм веси Коробейниково озарила еси, тьму безбожия в земли нашей разгоняющи и верныя люди во Православии укрепляющи, ныне же молим Тя, Заступнице усердная, буди нам икона сия защитою от козней вражиих и залогом спасения душ наших.
Величание
Величаем Тя, Пресвятая Дево, Богоизбранная Отроковице, и чтим образ Твой святый, имже точиши исцеления всем, с верою притекающим.
7 сентября 2005 года, по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, празднование в честь чудотворного образа Казанской Коробейниковской иконы Божией Матери внесено в месяцеслов на первое воскресенье июля. В день этого праздника на Алтай приезжают люди из разных уголков России и из других стран.https://edinstvaru.com/2018/01/03/%d0%b ... %bd%d0%b0/

[valerii]

«Хуже епископа только женщина»
(рассказ не о епископе и не о плохих женщинах, а о гордости ума)
Прочёл в сети историю о талантливом человеке с отличием закончившем Афинскую Духовную Академию и долгие годы преподававшем в ней. В возрасте, в сане архиепископа он попал в серьёзную автокатастрофу. Врачи боролись за его жизнь и после пережитого он удалился на Афон ища послушания у духовного наставника.
Как же принял его старец, после того как выслушал его?
— Хуже епископа только женщина, — ответил он и не хотел принимать пришедшего, но архиерей настаивал. Приняли его при условии что он откажется говорить до того дня пока ему не разрешат.
Потекли годы. К старцу приходили монахи и спрашивали совета: кто о молитве, кто о смирении и о прочем, а архиерею иногда хотелось поправить пришедших, особенно если кто-либо, по простоте своей, неверно цитировал святых, но ему была разрешена лишь молитва.
Не помню сколько лет молчал архиерей, но однажды старец сказал ему.
— Можешь говорить что хочешь.
Но епископ не захотел.
На вопрос почему он продолжает молчать, он ответил.
— Не знаю что говорить….
………
Не возьмусь судить правдива эта история или выдумана (выдумка не исключена), но она оживила мои воспоминания потому что (в начале 90-ых) я сам находился в послушании и два первых моих духовника тоже запрещали мне говорить на религиозные темы, а я искренне не понимал почему мои попытки начать разговор: о молитве, о покаянии, о смирении и о ином полезном для души столь бесцеремонно останавливались? Я не понимал причины почему мне не дозволялось говорить о духовном? Сейчас же я весьма ясно осознаю пользу этих запретов смысл которых, по мере сил, раскрою в трёх пронумерованных темах ниже.
………
Вспоминаю и другую, весьма похожую на рассказанную мной в начале этой статьи историю, случившуюся в России. О ней также не возьмусь судить правдива она или нет, да это и не так важно. Эти истории могут помочь яснее настроиться на понимание внутренних механизмов происходящих в душе тех кто ради смирения ума, по послушанию, (но по сути, всё же, добровольно) на десятки лет готов увести сам себя в мысленную пустыню духа.
Некий архимандрит, в годы гонений на церковь после октябрьского переворота 1917 года поступил в послушание к Оптинскому монаху не имеющему иерейского сана. Монаха научили в тюрьме плести рыболовные сети и этим ремеслом он зарабатывал себе на жизнь по выходе из неё. Архимандриту было вменено в обязанность читать внутри себя молитву Иисусову и плести сети, и никаких дополнительных наставлений ему не давалось. Шли годы. Архимандрит роптал на однообразие своей жизни. Он был недоволен тем что его талант организатора пропадает зря, так что даже ездил к старцам того времени с просьбой чтобы сменили его послушание, но ему рекомендовали не уходить от простеца монаха.
Пришло время и архимандриту открылся тот вход в мир духов который открывается ЛИШЬ ТОЛЬКО тем кто умеет и любит уединённо молиться в течении десятков лет.
……….
Что красной нитью видится в этих двух историях?
Ясно видятся два пути духовного развития:
1) Духовное развитие через ум и через начитанность отцами и Писанием.
2) Духовное развитие через глубинное внутреннее преобразование своей души многолетней покаянной молитвой.
Надо ли говорить НАСКОЛЬКО последний путь плодотворнее и труднее первого, хотя, на первый взгляд, он несложен для интеллекта?
Что сложного из года в год и из десятилетие в десятилетие читать раз за разом внутри себя молитву не допуская внутрь разума своего входить НИКАКИМ размышлениям, в том числе и о духовном? Подобное достижение чистоты ума (ДУХОМ ПОКАЯНИЯ) несложно. Оно не требует почти никаких усилий для ментальности, но требует лишь большого терпения. Если же на практике так попытаться молиться (как бы находясь всё время в сердцевине некоей внутренней мысленной пустыни) хотя бы лет 20 и более, то получится столь серьёзная нагрузка для человека, что вынести это испытание без помощи от Бога не смог бы никто.


Конечно же, отсутствие основательных богословских знаний никак не является плюсом для молитвы. Незнание догматов это всегда плохо…., но ведь возникает и другой закономерный вопрос: а что всё таки хуже…., незнание догматов или их гордое толкование внутри себя?
………
А теперь о том почему мастера уединённой молитвы запрещают разговоры на духовные темы. Почему же(?) этот запрет столь оправдан как у греков так и в России, и о том какие изменения могут происходить внутри человека при условии что он МНОГО ЛЕТ МОЛЧИТ И МОЛИТСЯ.

1) ВНУТРЕННИЕ ИЗМЕНЕНИЯ ПРИ МОЛЧАНИИ И МОЛИТВЕ

О внутренних изменениях в отшельничестве трудно говорить с современниками потому что людям сложно верится в возможность открытой борьбы с духами тьмы в наше духовно слабое время. И ещё сложнее (современному гордому православному) поверить в возможность победы человека над падшей своей природой.
Много лет молчащего и молящегося, если он станет говорить правду, скорее заподозрят в выдумке, в психическом расстройстве, в самоутверждении или в духовной прелести, чем поверят ему.
Но оставим неверующих наедине с их неверием или, что вернее, наедине с их возношением над отшельниками — потому что неверующие сами избрали своё неверие в учителя себе, и они сами же будут нести ответ за избранный ими образ своих мыслей.
В уединении же на борьбу с человеком выходят падшие духи. Почему выходят? Да потому что подвижник не оставляет им выбора… Он жжёт и жжёт их своими молитвами и они выходят. Выходят не в видениях и страхованиях (о которых так приятно бывает читать скучающим современникам), но в коварстве и силе ложного Богоугождения, в силе ложной молитвы, в красочности ложных духовных представлений и прочем.
Вот с какого основания берёт своё начало запрет на разговоры о духовном в среде опытных в молитве пустынников…
В уединении (при наличии опытного духовного руководства) человек опытно узнаёт НАСКОЛЬКО глубоко он сам закутан в ложь и в ложные представления: о Боге, о бесах, о ближних, о молитве и прежде всего — в бесчисленные ложные представления о себе самом.
А потом (очень и очень болезненный, очень и очень нескорый, очень и очень сложный процесс) душа может {с годами покаяния} получить от Бога Дар видеть себя и ближних наитием Святого Духа.
.
Присмотреться к миру…
Не жаждет ли мир живого чуда встречи с Богом, чуда настоящего, чуда не подразумеваемого в будущем, но чуда живой встречи сегодня, сейчас, при этой жизни?
Жаждет этого мир, но живая встреча с Богом возможна ЛИШЬ в (неумолимо покаянном) уединении своего сердца.
И что же начинает видеть в себе человек как только Дух Бога вселится внутрь его?
Человек начинает в себе самом видеть грех там где прежде он греха в себе не видел. А ведь как часто грех — признают в себе за добродетель или даже и за многие добродетели? Невольно вспоминаются слова Господа: «Если свет который в тебе тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6. 23)
Душа приобретшая способность к различению духов вдруг обнаружит что нет и не было никогда (не только в каком-то другом человеке, но прежде всего в ней самой) НИКОГДА и НИЧЕГО безгрешного. Душа начнёт всё яснее и яснее понимать что нет в ней ни единой минуты её прежней жизни и никогда не будет над которой не стоило бы горько плакать ей и иное, ещё более глубокое видение того вселенского греха, который при {тесном общении с людьми} увидеть в себе человеку невозможно.
И в этом Святом Безумии (направляемом Духом Бога) душа будет день и ночь непрерывно плакать о себе самой и о всём мире, видя благими ТОЛЬКО внушения Божии, видя благой ТОЛЬКО Его Волю, видя благим ТОЛЬКО Его Желание, ТОЛЬКО Его Действия. Себя же душа увидит совершенно тёмной, абсолютно неблагой и неспособной даже к малому какому-либо благу.
Но не только себя увидит душа неблагой, но увидит она гордость и неблагость в других людях. Увидит не для того чтобы вознестись над другим человеком (или над другими людьми), не для того чтобы осудить, но для того чтобы заплакать над другими точно также как плачет душа (Благодатью) и о себе самой.
И всё упростится… до предельно простой для всякого законно подвизающегося православного отшельника истины: «ВСЯК НЕПЛАЧУЩИЙ ДОСТОИН ПЛАЧА», как учил меня подвижник монах обучающий меня уединённой молитве на Алтае.
Мир безмолвника молитвенника — это особый мир. Мир в котором царствует ТОЛЬКО ЛИШЬ боль и тот покой что рождается ТОЛЬКО от боли покаяния. Покаяние — это Жизнь правильно молящегося. У правильно молящегося нет и не должно быть молитвы без многих слёз о себе самом и о мире. Таковы условия правильного безмолвия и правильной молитвы, в том числе и для тех кто вынужден молиться в миру — всякая молитва, должна быть пронизана болью о себе и слезами о других.
А теперь тот самый вопрос который я и хотел задать каждому читающему эти строки внимательно…
Станет ли истинно плачущий рассуждать о плаче? А о молитве? А о покаянии? А о отшельничестве? А о Боге? А о том как спасти ближнего?
Да и что рассуждать о чём-либо, если спасение души это труд?
Всмотрись в себя…
Если ты рассуждая о молитве и о Боге радуешься и любуешься собой, своим умом, своими качествами души, то знай наверняка, что рассуждает в тебе (пусть даже только мысленно) сатана… Даже не ты рассуждаешь, а сам дьявол. Только душе твоей дано ли видеть кому ты раб?
Возникает вопрос.
Почему же Бог всем не откроет явно льстивые дела дьявола в их сокровенностях?
Ответ простой.
А человек сможет ВЫНЕСТИ ту, весьма и весьма труднопереносимую неумолимую, боль что принесёт ему подобное раскрытие его греховности? А просит ли человек чтобы он видел грехи свои всегда не такими какими он сам их предполагает, но такими каковы они и есть перед Богом?
А если человек не просит видеть греха своего, то кто виновен в том что человек слеп?
Никто, кроме самого человека.

2) ПОЧЕМУ СМИРЕНИЕ (ПОКАЯННОЙ МОЛИТВОЙ) СОЗНАНИЯ СВОЕГО столь ЖИЗНЕННО ВАЖНО
Оно важно тем чтобы человек не остался в плену у ложных представлений: о Боге, о Писании, о наставлениях отцов, о мире, о себе и о прочем. Ничто кроме смирения ума не даст человеку возможности видеть что-либо правильно, а видеть правильно человек что-либо и правильно относиться к чему-либо, человек может лишь когда он подчинит свой разум — Разуму и Внушениям Бога. Другого пути к истине нет ни для кого. Или вселится в человека Господь, или … останется человек наедине сам с собою и с той ложью что он усвоил себе во время земной жизни, усвоил от прародителей начиная от самого Адама.
Да, так это и есть. Ложь в человеке древнее нашей личной истории и древнее той истории что нам известна. Для того и нужна Кровь Иисуса Христа — чтобы ложь была побеждена ещё более Древним Средством, Сами Богом, Его Жертвой за нас.

3) ЧТО ПРОИСХОДИТ с тем кто ПРИХОДИТ К «ПОНИМАНИЮ» СМЫСЛА ПИСАНИЯ (и наставлений отцов) ПОСПЕШНО
Он становится невольными устами и невольной силой сатаны присутствующей в нашем мире…., со всеми вытекающими печальными последствиями этого слепого рабства. Избавиться от этого рабства может лишь только тот кто заповедь о «нищете духовной» сумеет поставить внутри своего разума и чувств на первое место, тот кто {согласно учению отцов о спасении души} сумеет достичь искреннего убеждения что он «хуже всей твари».

[valerii]

Очарование Вечностью (рассказ 2017 года в открытом доступе впервые)
.
Мысли человека, как и сам человек, имеют возраст.
Есть мысли как наивные дети, есть мысли как пылкие юноши, есть мысли повзрослевшие, остепенившееся, постаревшие и мнимо умершие. Может лишь казаться что мысли умирают и забываются, но нет, мысли не умирают. Ни одна мысль не умирает, сколь бы мелкой она ни была, но «умершие» мысли вводят душу в смирение к которому ведёт всякого человека Бог.
Человек, как и Ангел, не может духовно умереть.
Желает этого кто или же нет, но он будет ВЫНУЖДЕН преобразоваться в то новое к чему готовит его Бог. Преобразовавшиеся услышат Ангелов и Бога. Они могут начать понимать Дух Бога не хуже чем иные люди понимают других людей, но большинство начинают понимать Бога и Ангелов лишь по смерти тела.
.
Долго искал я истину у людей, но не находил. Искал в себе, но не находил. Искал в природе, но не находил. Искал в пороках, но не нашёл. Искал в науках, но не находил. Искал в книгах у святых, но не находил я Истину и там…, видел лишь Печальные следы истины… Не находил я истину потому что не знал что всякий кто найдёт истину внутренне сгорает внутри Неё. Ведь Истина это Бог. Истина одна и она НЕ ТЕРПИТ истин вне Себя Самой.
Сегодня я встретил Бога и пошёл за Ним.
.
Идя за Богом едва ли возможно думать о чём-то своём.
Выхожу на трассу идущую в Мантурово. Мимо, с лязгом и грохотом, проносится поток большегрузных машин.
Почему так бывает? Иногда шум отвлекает от молитвы, а иногда не отвлекает и это не зависит от личного сиюминутного желания. Рядом со мной Бог, во мне Бог, Бог и в том что окружает меня, Он же и в потоке машин, Он в каждом водителе что сидит за рулём, в траве, в запахе асфальта, в жарком утреннем солнце набирающим силу июльским днём, Он в том безлюдье дали и тиши в которую уведёт меня сегодня до позднего вечера.
На что же жаловаться?
Не на что.
Спустя километр сворачиваю с шумной трассы и ухожу полевой дорогой в сторону. Простор радует душу, ум молчит, чувства забывают прошлое. Мир людей, с его вечными раздорами и недопониманиями удаляется от меня. Всё затихает.
Привычно погружаюсь в реальность иного мира, в реальность ГОРАЗДО более реальную чем мир физический.
Конечно, в мир иной можно войти и среди многолюдства, например в храме, во время праздничного Богослужения, но на природе, в уединении это делается проще и как-то само собой.
Оборачиваюсь.
Трасса пока ещё не далеко, должен быть слышным гул машин, но машин не слышно. Не слышно даже самых крупных дальнобойщиков. Они спешно проплывают мимо меня словно в немом кино. Из этого понимаю что погружение моё в Господа стало ещё более наполненным нежели прежде.
.
Почему так бывает?
Почему только в уединении, ночью или в почти пустом храме Таинство Блаженнейшей молитвы много крат яснее открывается душе, чем когда ты на людях?
Духовные немощи и болезни в людях это не то что стоило бы любить…
Любить нужно Образ Божий в людях.
Любить полезно и хорошо всё то что людей влечёт к Богу.
А если человек увлечён и очарован не Богом?
Такое, увлечение не Богом, не желает любить в людях душа моя, но молится и молится она о тех кто далёк от Блаженств Христовых Заповедей, о тех кто САМ удаляет себя от Простоты общения с Богом.
А что такое истинная простота общения с Богом?
Это умение молчать рядом с Ним даже и в мыслях своих.
Это умение прислушиваться к тому блаженству что разлито непрестанно в природе.
Это умение молчать перед раскрывшейся внутри тебя Силой Бога, Его же Силой.
Молчание человека ничто, Молчание же Бога внутри человека…, это такое Таинство которое не может нарушить никто и ничто. Молчание Бога не нарушают ни демоны, ни Ангелы Бога, ни сам человек. Не сможет его нарушить и никакой другой человек, как бы ни старался.
Погружаюсь в Молчание Бога как в Жизнь, как в Бытие Будущего века.
Вглядеться в своё прошлое, а что там…?
Там призыв всех чувств и мыслей моих к Тому от Которого зависит всё и все.
Спустя два часа пути прихожу на знакомый мне берег Неи. Река небольшая, но если её не переплыть, то на этой стороне нет пляжа.
День жаркий. Хочется охладить тело в воде.
Пью воду взятую с собой про запас, раздеваюсь и вхожу в поток, который лишь первые полминуты кажется прохладным. Тело быстро привыкает и становится тепло. Переплываю не спеша реку, выхожу на знакомый пляж. Вокруг, как и обычно ни души. В этих местах редко бывают люди. Трава примята лишь в том месте где прошёл лось к воде и переправился на другой берег.
Поднимаюсь по косе на километр выше по течению. Ложусь на горячий песок и закрываю глаза. Лежу около получаса. Нагреваюсь так что, хочешь, не хочешь, а опять нужно заходить в реку. Захожу в Нею и в это время начинается гроза.
Перед глазами тысячи водяных пузырьков, тысячи маленьких брызг. С нагретой дневным солнцем поверхности реки сквозь дождь начинает подниматься туман. Плыву не спеша вниз по течению, к месту где на той стороне лежит моя одежда, но помысел говорит мне чтобы я не торопился.
На той стороне я замёрзну, а на пляже могу согреться. Так говорит мне Господь.
Удивляюсь.
Как смогу согреться, если дождь льёт как из ведра, прекращаться не думает, а на этой стороне у меня нет ни спичек ни сухих дров поблизости? Спичек нет и на той стороне, да и одежда вся вымокла насквозь. Но не спорю с помыслом, выхожу на мокрый пляж и начинаю интуитивно разгребать то что подо мной. Под сантиметрами прохладного, намокшего от ливня песка, нахожу песок сухой и горячий.
Всё понимаю. Подхожу к навесу из песка, обрушиваю его на себя и зарываюсь в него.
Странное ощущение.
Впервые испытываю такое.
Сверху льёт на лицо дождь с такой силой что открыв рот могу пить дождевые капли, а снизу прогревает жаром сохранившемся от солнца. Лежу, греюсь и на несколько минут засыпаю под дождём.
.
Когда просыпаюсь, дождь заканчивается также неожиданно как начался, яснеет и становится вновь тепло.
Провожу на пляже ещё два часа в молчании мыслей и чувств, переплываю на другой берег и к вечеру не спеша возвращаюсь домой, наполненный Тишиной и Жизнью от Бога, возвращаюсь лишь для того чтобы потерять найденную умом и сердцем Тишину среди людей…
.
Тоже, загадка…
Почему Мир Божий находит меня лишь в удалении от всех?
Почему, будучи найден Он НЕ ПЕРЕДАЁТСЯ тем кто не любит одиночества? Почему не передаётся тем кто не любит молитву более чем самого себя даже?
Я не знаю ответа на эти вопросы.
Да и зачем мне знать ответы на них?
Бог Знает всё и это приносит в чувства мои Покой.

[valerii]

Господи, спаси моих детей
(Рассказ описывает реальные события)
Таких весельчаков, как Андрей, редко можно было встретить даже на всём Алтае. Когда он начинал рассказывать о своих пьяных похождениях, об охотничьих или автомобильных приключениях на опасных горных дорогах, то мы, слушавшие его егеря, нет-нет да и валились от неудержимого смеха на землю.
Если дело происходило в палатке, то ей во время его рассказов нередко грозила участь быть сваленной от нашего, то и дело дружно взрывавшегося, хохота.
Мы могли едва не лежать на земле, корчась от смеха, и порою смеялись буквально до слез, но лицо Андрея при этом сохраняло самурайскую невозмутимость. Со спокойствием сфинкса он мог рассказывать такое! Одним словом, это надо было слышать и видеть только вживую.
Мать и отец Андрея были чистокровными русскими, но он с пелёнок рос в окружении детей, не умевших говорить по-русски. Должно быть именно поэтому на алтайском он говорил чище, чем на русском, а по-русски говорил с заметным алтайским акцентом. Прожив в горах почти всю свою жизнь, он перенял у алтайцев их национальные черты характера и их особую манеру выражаться, что придавало его юмору неподражаемый алтайский колорит. Он был единственным егерем среди нас, кто в совершенстве знал все особенности алтайского языка.
Спуститься с гор за всю его не короткую жизнь ему приходилось только дважды — для обучения в автошколе сроком в четыре месяца и во время обязательного призыва в армию. Крылатая на Алтае байка: «Как ты в армию-то попал? — Да вот, с гор спустился за солью, меня в армию и забрали», — подходила к Андрею идеально.
Как-то, желая узнать у него, какой же язык является для него родным, я спросил:
— Андрей, а на каком языке ты думаешь: на русском или на алтайском?
— Да то на одном, то на другом, — просто ответил он.
Жена его была чистокровная алтайка. Когда я приходил к нему в гости, то в доме его я почти не слышал русскую речь, все они говорили на алтайском.
На потеху всем нам, Андрею дали коня по кличке Малыш. Малыш был молодой конь, только-только обученный, сильный, резвый, но со своими причудами. Он мог часами исправно и спокойно нести свою лошадиную службу в наших нередких дальних горных переходах, но потом вдруг начинал пугаться и шарахаться от каждого малейшего кустика при дороге. Причём Малыш как-то умудрялся всегда начинать свои выкрутасы неожиданно для седока. Как будто желая усыпить бдительность всадника, Малыш мог полдня идти спокойно и ровно. Но потом вдруг резко приседал на всех четырех ногах, после чего делал огромный прыжок в сторону и начинал нестись со всей своей молодой прыти сам не зная куда! При этом он безумно выкатывал на лоб свои побелевшие от одного только ему ведомого невыразимого страха и ужаса глаза… Укротить его при этом было невозможно. Сажать на него неопытных седоков было нельзя.
Какое-то время Малыш был под моим седлом, и мне приходилось воевать с ним каждый день. Едешь на нём, едешь и хочешь или нет, но весь день держишь себя в непрерывном напряжении. У Малыша, как и у всех истинно любящих пошутить лошадей, ни один волосок на его шерсти не двигался перед его очередным, всегда неожиданным сильным прыжком в сторону. Только и ждёшь весь день, когда он опять отчебучит свой очередной непредсказуемый выкрутас. Но был у Малыша один характерный для него признак: если он делал прыжок в сторону один раз, то это служило сигналом к тому, что через пять-десять минут он прыгнет снова.
Андрей устроился на кордон позже меня, и я, передавая ему Малыша, предупредил его о том, что Малыш большой любитель подшутить над седоком в самый что ни на есть неподходящий момент. Ещё, помню, беспокоился о том, что Андрей самоуверенно так отмахнулся от моего предупреждения. Мол, ладно, не в первый раз, разберёмся…
Когда Малыш сделал свой неожиданный сильный прыжок в сторону и понёс, я заметно испугался. Андрей едва не вылетел из седла. Очевидно, Андрей от неожиданности упустил тот момент, когда Малыш только-только начал свой каприз. И он понёс Андрея прямо по кустарнику, понёс сильно, не на шутку…
Мне за время моей работы егерем пришлось сменить на Алтае не одну лошадь, и я заметил, что лошади — не все, конечно, но есть такие особые любители — на полном серьёзе «изучают» всякого нового для них седока. Мне было понятно, что Малыш сейчас начал изучать Андрея. А от того, как поведёт себя седок при первых выкрутасах лошади, напрямую зависела потом и вся дальнейшая политика отношений между лошадью и седоком. Если седок был неопытен и трусил, то лошадь со временем становилась совершенно неуправляемой. Некоторыми лошадьми могла управлять только сильная мужская рука. Нерешительность седока мгновенно раскусывалась лошадью, и она начинала выживать того, кто не мог с ней справиться. Вот эта-то лошадиная черта и подвела Малыша под искушение.
Когда он, сделав резкий прыжок в сторону, понёс куда глаза глядят, Андрей от неожиданности вместо узды вынужден был схватиться за переднюю дугу седла, чтобы не слететь с лошади на землю. Малыш, конечно, мгновенно решил, что раз им никто не управляет, значит, он может нестись туда, куда ему хочется, и ровно столько, сколько его лошадиная душа пожелает.
Но да не тут-то было.
Привыкший к седлу с малолетнего возраста, Андрей через минуту привел Малыша в крайне жесткой, но не жестокой (что я сразу отметил) форме в полное повиновение. Конечно, за эту минуту я пережил нешуточный страх за Андрея, пока они носились по горам в абсолютно разъединённом состоянии. Лошадь сама по себе, а всадник на ней тоже сам по себе — держись как знаешь и умеешь!.. Малыш почему-то упирался и не хотел покоряться.
Далее весь наш оставшийся путь до поселка — что-то около двадцати километров — превратился в самый настоящий цирк. Встретились два шутника — лошадь и человек. Оба были мастера пошутить, и оба непревзойдённые.
Не стоило начинать изучать Андрея, но когда Малыш это понял — было уже поздно… Теперь уже не Малыш изучал Андрея, а Андрей Малыша. Адреналин в крови зашкаливал у всей нашей группы при этом едва ли не всю дорогу.
Когда Андрей усмирил коня и, изрядно запыхавшийся и вспотевший, вернулся на узкую ниточку горной тропы, по которой мы ехали, я предупредил Андрея:
— Через пару минут опять прыгнет.
Андрей ничего мне не ответил, но, как будто нарочно не заметив моего предупреждения, небрежно и расслабленно развалился в седле. Я удивился, даже не представляя, какой нас будет ожидать впереди цирк на всю оставшуюся нам дорогу. Минуты три всё было спокойно. Вдруг Андрей очень громко сказал:
— Малыш! Смотри! Куст!!!
Спровоцированный Малыш от неожиданности присел едва ли не до земли и сделал такой огромный прыжок в сторону, что все удивились. Андрей был редкий наездник. Так чувствовать лошадь и так управлять ею, как делал это он, дано было далеко не каждому человеку. Это должен быть развитый с детства, но всё-таки данный Богом талант, и никак не иначе.
Поносились они вдвоём вволюшку с минуту по горам. Но уже не лошадь сама по себе и всадник сам по себе, как раньше, а перепуганная всадником лошадь под чёткими, сильными и точными движениями крепкой опытной мужской руки. Зрелище было на редкость красивое, на грани крайнего риска. Но я уже не боялся за Андрея. Андрей контролировал коня как истинный мастер. Это надо было видеть.
Успокоив Малыша, Андрей вернул его в общий строй и добродушно засмеялся:
— А что, Малыш, перепугался? Не всё тебе людей пугать. Я ведь тоже кого хочешь перепугать могу.
Ехали минуты три спокойно. И вдруг опять резкое:
— Малыш! Куст!!!
Конь от неожиданности приседает и делает уже третий за этот день далёкий прыжок в сторону. Опять немного поносились по горам. По морде Малыша было видно, что он обескуражен. Так, как Андрей, с ним раньше никто не обращался.
У Малыша был мозговой штурм, у Андрея — потеха, а у всей нашей группы — тройная доза адреналина в крови. Скучно никому не было.
Но Малыш, к его чести, был талантливый конь и совсем не дурак. Он быстро понял, что Андрей теперь его просто разыгрывает. После шести или семи резких прыжков в сторону прыгать он уже никуда не хотел. Приседал, но не прыгал. Ехали какое-то время молча, но теперь уже не Малыш, а Андрей усыплял бдительность Малыша своим относительно продолжительным молчанием. Очередное неожиданное:
— Малыш! Куст! — заставляло Малыша повторять свой недюжинной силы прыжок, и опять они носились по горам немного. Спустя короткое время опять:
— Малыш!!!
Малыш приседает, но прыгать не хочет. Понял уже давно, что толку от его прыжков никакого не будет. Все равно его усмирят и вернут в общий строй. Едем опять молча минут десять-пятнадцать.
— Малыш!!!
Конь в полном недоумении: то ли прыгать, то ли нет? Весь трясётся сам не зная от чего и готов нести куда угодно, но каждое его нервное движение уже контролируется рукою опытного мастера езды. Глядя на них, я совершенно успокоился. Я понял, что эти двое очень скоро будут понимать друг друга уже без слов. продолжение:
.

[valerii]

продолжение
У Андрея была простая и добрая душа. Но вот беда: ему в школе привили атеистические взгляды. Узнав о том, что я верующий человек, он нет-нет да делал попытки обратить меня в свою атеистическую веру. Но делал это без особой агрессии. Ему просто нравилось шутить надо мной и смотреть с изучающим видом на то, как я буду выкручиваться из его самых, как ему тогда думалось, неопровержимых «доказательств», что Бога нет. Но к чести Андрея, он имел врожденное чувство такта, и как только я говорил ему: «Всё, хватит, Андрей, я ведь и разозлиться могу», — он всегда прекращал свои нападки на веру и, что мне было переносить гораздо труднее, даже и на Самого Бога. Иногда он доводил меня до того, что я с болью в голосе говорил ему:
— Андрей, зачем ты нападаешь на Бога?! Сколько было умных людей с учеными званиями. Академики — и те верили в то, что Бог есть. Ну не можешь же ты быть умнее их всех?
Андрей по инерции иногда упрямился и продолжал шутить надо мной, но потом, уяснив, что для меня его нападки на Бога и веру неприятны, отступился.
С наступлением лета, когда снег с перевалов уже сошёл, Андрей решил перевезти жену и двоих своих малолетних сыновей из поселка на наш удалённый кордон.
Когда мы прибыли к переправе, на реку было страшно смотреть. Недавно прошедшие дожди неожиданно прибавили немало мутной воды к ещё не до конца ушедшему весеннему паводку. Река грозно шумела. Белые барашки на высоких волнах порогов за поворотом внизу по течению реки не предвещали ничего хорошего тем, кого туда могло унести. В такую воду даже самая надёжная лодка могла легко перевернуться на высоких пляшущих валах разбушевавшейся стихии.
Привязав коней, мы сбросили на землю тяжелые арчимаки и начали держать совет. (Арчимак — по-алтайски переметная сума для лошади — С.М.) Всем было ясно, что сильные дожди сделали переправу опасной. Но и назад ехать не было смысла. Позади было 65 километров горного пути, да и день начинал клониться к вечеру.
Всё шло к тому, что переправляться нам всё-таки придётся именно сейчас. Для ночёвки у нас не было с собой палаток, а ночью в горах в начале лета температура может опуститься до минус пяти. Тем более с нами были два маленьких сына Андрея (одному шесть, другому восемь лет) без зимней одежды.
Но последнее слово было за начальником кордона, который был предупреждён по рации о времени нашего прихода. Он должен был приехать с той стороны реки на лошади и привезти с собой двухместную резиновую лодку.
Мы разложили костер и стали греть чай.
Спустя полчаса с другой стороны реки показалась лошадь начальника кордона. Привязав лошадь к береговому высокому кустарнику, Олег сбросил с седла резиновую лодку на каменистый берег. Развязал её и начал качать ножным насосом. Расстояние между нами было небольшое, но из-за громкого шума реки мы не могли друг друга услышать, как ни старались кричать. Нам оставалось только стоять и молча наблюдать за его действиями.
Олег сбросил с себя зеленую штормовку, остался в ярко-красной клетчатой рубашке, легко закинул резиновую лодку на свои широкие плечи и пошел вверх по течению. Было холодно, но все понимали, что в предстоявшей борьбе со стихией штормовка могла бы ему помешать — вот он и сбросил её на берег, чтобы дать своим движениям полную свободу.
Когда Олег отчалил и начал частыми сильными движениями направлять мало послушную на быстром течении резиновую лодку к нашему берегу, то у всех нас невольно замерло от страха сердце.
Олег был кандидатом в мастера спорта по гребле на байдарках, но об этом на нашем берегу никто, кроме меня, не знал. Резиновую лодку бросало и крутило на волнах, но течение всё же помогало ему приплыть на нашу сторону реки, прибивая его к нашему берегу. Когда мы подбежали к нему, быстро спустившись вниз по реке, он был весь мокрый от воды.
После отчаянно быстрой работы вёслами он запыхался, но внутренне был, в отличие от нас, спокоен и даже немного весел. Олег был высокого, около двух метров, роста, с громовым голосом, необыкновенно крепкий, широкоплечий человек. Рядом с ним мы нередко смотрелись как пигмеи перед великаном. Характер у него всегда был решительный. И когда нам по роду службы приходилось идти на задержание браконьеров, он всегда говорил нам одни и те же слова:
— Правое дело за нами — значит, мы победим.
И решительно шёл вперед, своим примером увлекая нас за собой. Браконьеры, надо сказать, были опытными охотниками, вступать с ними в перестрелку было крайне опасно, ведь убивая белку, они попадали ей с первого выстрела точно в глаз, чтобы не испортить шкурку…
Андрей подошёл к Олегу и спросил:
— Что, переправляться сейчас будем? Или, может, я отправлю детей к пастухам на стоянку, пока вода не спадёт?
— На какую стоянку? — как всегда громко и раскатисто спросил Олег. — На ближайшей стоянке сейчас никого нет, а до следующей ехать целых двадцать пять километров. Лошади устали. Вечер скоро. Я вас всех по одному перевезу на тот берег до ночи. Сейчас и будем переправляться. Сначала дети, потом взрослые и вещи.
— Опасно… — с заметной тревогой в голосе возразил Андрей.
Мне было непривычно видеть Андрея, обычно всегда весёлого или же невозмутимо спокойного, столь серьёзно напуганным. У него даже губы побелели и тряслись от волнения. Его обычно шумные и подвижные дети — и те на этот раз не шалили, а почти неподвижно стояли, плотно прижавшись к матери. Очевидно, общее волнение взрослых передалось и им.
— Ничего. Прорвемся.
Олег вообще любил краткость. Он сел в лодку.
— Давай сначала детей и одно седло, больше ничего не надо, а то тяжело будет.
Мать подвела детей к лодке и скомандовала:
— Копщай! Копщай! (Быстрей! Быстрей! по-алтайски — С.М.)
— Может, седло не надо? — спросил Андрей, голос его заметно дрожал.
— Бросай, — сказал Олег, — веса в нём почти никакого нет, а мне из-за этого седла, может, ещё один лишний рейс придётся делать. Дай Бог, только бы до ночи вас всех переправить успеть. Видишь, скоро уже темнеть начнёт? Дети, держитесь за боковые веревки крепче. Поняли? — громко спросил Олег детей, но те сидели в лодке и недоуменно таращили на него свои глаза. По-русски они ничего не понимали.
Мать им что-то быстро сказала по-алтайски. Это же самое по-алтайски громко повторил им Андрей, стараясь перекричать шум реки. Дети послушно уцепились за веревки, и лодка отчалила.
.
Олег изо всех своих сил налёг на весла. Но как он ни старался, быстрого течения реки он преодолеть всё-таки не мог, да и течение стремилось прибить его обратно к нашему берегу. Его начало неумолимо сносить на пенившиеся вдали белые прыгавшие буруны порогов, где их всех троих ожидала верная и скорая смерть… У меня опустилось сердце. «Неужели не выгребет?» Вся наша группа напряженно смотрела на удаляющуюся от нас к опасным порогам лодку с Олегом и детьми. Я молился как мог.
И вдруг Андрей упал на колени и воздел руки к Небу.
Вчерашний атеист молился так, как я ещё в жизни ни единого разу ни у кого из верующих людей не видел. Он буквально изо всех сил орал на весь лес:
— Господи, если Ты есть!!! Спаси моих детей!!!
Впоследствии я никогда не напоминал Андрею об этой его молитве. А когда я принес в его дом первые иконы и подарил их его жене, то Андрей указал на угол кухонного шкафа и сказал жене по-русски:
— Поставь туда. Пусть там стоят.
И немного помолчав, внимательно взглянув на иконы, прибавил:
— Красивые.

[valerii]

Богу не нужен пароль
Михаил заболел и слёг. Пролежав без дела четыре месяца подряд, он пришел в мрачное состояние духа. Тяжело было выносить ему вынужденное безделье. Всё, что он умел, требовало крепкого физического здоровья, а здоровья не стало. Надежду на выздоровление отнял приговор медиков.
Врач посоветовал ему смириться с тем, что лежать он теперь будет, возможно, пожизненно. Последнее угнетало более всего.
Бесполезность — страшный и тяжкий груз для души, не любящей сидеть без дела ни минуты! Особенно когда на твоём попечении дети и безработная жена. Мрачная безысходность угнетала, томила, убивала душу.
Руки, некогда не знающие усталости и покоя, бессильно лежали на кровати месяцами. Капельницы были заменены таблетками. А что ждет впереди?! И к тому же, ну это уж как обычно в России, ни копейки денег для того, чтобы начать какое-либо новое дело.
Не выдержав многомесячной внутренней пытки, Михаил, наконец, взял в руки мобильный и привычным движением нажал кнопку вызова.
— Здравствуйте, отец Леонид. Это я, Михаил. Благословите.
— Бог благословит тебя, Михаил. Как твои дела?
— Плохо, батюшка. С тоски помираю. Может, вы поспрашиваете прихожан: мне бы какой-нибудь старенький компьютер. Может, я на нём хоть что-то делать научусь? Не могу без дела месяцами лежать. Говорят, в интернете тоже как-то люди на жизнь себе зарабатывают. Я, правда, ничего пока не умею, но буду учиться понемногу. Поговорите с кем-нибудь: может, где найдётся для меня старенький комп? Не хочется Вас озабочивать: без меня у Вас дел много, но, кроме Вас батюшка, мне больше не к кому обратиться, — Михаил замолчал. На другом конце мобильной связи возникла недолгая пауза. Душой своей Михаил чувствовал, что отец Леонид молится за него.
— Ладно, Михаил. Я тебе попозже перезвоню. Поправляйся понемногу.
Михаил знал отца Леонида по совместным стройкам храмов уже не один год и поэтому понял по его тону: раз он отложил дело на потом — значит, точно поможет и сообщит уже тогда, когда всё будет готово.
Через месяц к дому Михаила подъехала машина отца Леонида. Батюшка занёс две картонные коробки, поставил возле кровати Михаила, благословил всех в доме и, куда-то торопясь, тут же уехал.
Боясь, от сильного тремора рук не повредить разъёмы, Михаил стал собирать свой первый в жизни персональный компьютер.
Старенький, правда, он уже был — двенадцать лет от роду, операционная система «Linux». Когда монитор загорелся, то Михаил не увидел на нём ни одной буквы по-русски — всё было на английском.
Михаил позвонил отцу Леониду:
— Батюшка, а нельзя перевести компьютер на русский язык? Я в школе немецкий учил, да и тот уже забыл.
— Да можно было бы, если бы только пароль вспомнить. Там система такая: без знания пароля суперпользователя никто не сможет его перевести на русский язык. Этот компьютер уже несколько хозяев сменил.
— И что же теперь мне делать? — голос Михаила от огорчения изменился. — А может, как-то можно найти старого хозяина,
который скажет пароль?
— Нет, наверное, — немного помолчав, сказал батюшка. — Старые хозяева переехали в другой город. Где они сейчас — я не знаю. Отец Павел с этим компьютером тоже всё время мучился, но расписание богослужений для храма всё-таки как-то на нём набирал. Попробуй — может, и у тебя что-то получится. А если не получится, то надо будет ему операционную систему переставлять. Только вот старый он уже. «Windows» он не потянет. Надо будет что-то для него особое искать. Проблемы могут быть. Поработай пока так.
— Ладно, попробую. Благословите.
— Бог благословит. Жене и детям благословение. Если продукты кончатся — звони.
— Хорошо, батюшка. Всё вроде пока есть.
На следующий день Михаил, стоя на своих нетвёрдых ногах перед иконами и держась за шкаф руками, молился Богу как умел своими словами:
— Господи!!! Видишь, Господи, нет у меня нисколько ума. Не понимаю я в этих компьютерах ничего! Сроду у меня никогда их не было. Помоги мне, Господи! Вразуми меня. Что мне делать? Какие там надо кнопки нажимать, я не знаю даже. Там их так много. Господи, кроме Тебя, мне некому помочь. Господи, помоги!
Когда Михаил после молитвы включил компьютер, то с удивлением увидел на мониторе русские буквы. Компьютер почему-то сам перевёлся на русский язык, даже не будучи включенным в электрическую сеть…
«Вижу теперь, что Богу пароли не нужны», — подумал про себя Михаил и вслух сказал:
— Ну, слава Тебе, Господи!!! Теперь я могу спокойно работать.
.
Через два месяца усердной работы Михаил начал получать первые гонорары в технических журналах, а через три месяца его книгу приняли в Питерское издательство популярной технической литературы. Мрачная, тоскливая безысходность, с Божией помощью, отступила.

[valerii]

Божий Суд
(Рассказ описывает реальные события)
Потный и уставший, пришел я со стройки поселкового храма к церковной старосте. Фёдоровна, сделав мне свой очередной выговор («Опять работаешь весь день голодный!»), быстро поставила на стол то, что было, и, продолжая бегать туда-сюда по кухне, причитала:
— Да сколько же это можно? Говорю им, говорю… А они всё никак не уймутся!
Фёдоровна была из породы людей, неспособных находиться в покое ни секунды: всё время она о ком-то заботилась, всё время была чем-то занята, преподавала музыку в школе, в её доме жило трое внуков да ещё и храм в посёлке строить начали — тоже с её почина.
То, что она бегала по кухне, было нормально (к этому я давно уже привык), но такого горького её тона и причитаний я от неё не слышал уже давно.
— Да что же это такое?! Два года их пытаюсь помирить, а они опять за своё!!! — продолжала причитать Фёдоровна.
Было видно, что как она заметно была расстроена.
— А что, собственно, случилось? Я что-то не так делаю? — спросил я, подвигая к себе тарелку с супом.
— Да причём тут ты, Сергей!? Два двоюродных брата у меня в соседней деревне живут. И уже два года как между собой судятся. Сколько раз им уже говорила: «Перестаньте судиться. Вы же родные братья!» А они всё никак не перестанут. Вот опять скоро у них суд будет.
Фёдоровна замолчала. Вид у неё был грустный.
Я не любил интересоваться подробностями чужой жизни и, тем более, грехами ближних, поэтому сидел и молча ел суп. Но переполненное, неравнодушное сердце Фёдоровны не могло не выливаться через край. Расстроилась она не на шутку. Едва-едва слёзы не лились из её глаз.
— Ведь сколько же я им раз говорила: «Ну что вы наш род позорите?! Помиритесь. Вас же Бог накажет!»
— Да отступись ты от них, Фёдоровна, — сказал я. — В Бога они не верят, да и судятся уже давно. Теперь, скорее всего, не отступятся. Я в книжках читал про такое. Если кто судится долго, потом остановится не может.
Мне хотелось, что бы она успокоилась и поняла, что примирить её братьев невозможно. Но Фёдоровна продолжала причитать что-то своё, говоря то на русском, то на родном для неё алтайском языке.
Привыкший к её живому характеру (вечно она о ком-то из своих бесчисленных родственников печалится), я не обратил на этот краткий разговор с ней почти никакого внимания. Так бы и забыл я эту её жалобу на её братьев если бы через полгода она сама не вернулась к этому разговору.
— Сергей, ты помнишь, я говорила тебе в прошлый раз про моих братьев, которые уже два года между собой судятся?
— Помню.
— Так вот наказал их Бог!
— Как наказал?!
Фёдоровна сокрушенно вдохнула.
— Да позавчера гроза была сильная, и молния ударила прямо в середину стада в их деревне.
— И что? Много коров побило? — спросил я, памятуя, как в прошлом году в той же деревне убило шаровой молнией пастуха.
— Да нет, всего две. Одна принадлежала одному брату, а другая — другому. Ну, тем, которые судились…
От неожиданности услышанного я даже не знал, что ответить, но просто подумал: только вот сумеют ли понять они, что это вразумление было послано им от Бога?
— И ведь говорила же я им… — продолжала сокрушенно причитать Фёдоровна.

[valerii]

О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ

У меня был один родственник, у него была единственная дочь. Я был мальчишкой, но запомнил, как этот родственник разговаривал с моей бабушкой. Он ей сказал, что он очень сильно ошибся в своей дочери: он всю жизнь старался, добивался, чтобы ей было хорошо, а надо было добиваться, чтобы она была хорошей. Эту фразу я услышал случайно, особо внимания не обратил, но он умер буквально через несколько дней или месяцев после этого разговора, поэтому этот разговор я запомнил, как его последние слова.

Прошло уже почти полвека с тех пор, а я помню, я вижу, что это глубокое откровение истины. Не старайтесь, в первую очередь, чтобы детям было хорошо, хотя это важно, но, в первую очередь, старайтесь, чтобы они были хорошими, тогда им будет хорошо. Вот что крайне важно для христианина.

Иеромонах Макарий Маркиш

[valerii]

Про полноценных душой
Продавец одного небольшого магазинчика прикрепил у входа объявление «Продаются котята». Эта надпись привлекла внимание детишек, и через считанные минуты в магазин вошел мальчик. Поприветствовав продавца, он робко спросил о цене котят.

- От 30 до 50 рублей, - ответил продавец.

Вздохнув, ребенок полез в карман, достал кошелек и стал пересчитывать мелочь.
- У меня только 2 рубля сейчас, - грустно сказал он. -Пожалуйста, можно мне хотя бы взглянуть на них, - с надеждой попросил он продавца.

Продавец улыбнулся и вынул котят из большого короба.

Оказавшись на воле, котята довольно замяукали и бросились бежать. Только один из них, почему-то явно от всех отставал. И как-то странно подтягивал заднюю лапку.

- Скажите, а что с этим котенком? - спросил мальчик.

Продавец ответил, что у этого котенка врожденный дефект лапки. - Это на всю жизнь, так сказал ветеринар. - добавил мужчина.

Тогда мальчик почему-то очень заволновался.

- Вот его-то я и хотел бы приобрести.

- Да ты что, мальчик, смеешься? Это же неполноценное животное. Зачем оно тебе? Впрочем, если ты такой милосердный, то забирай даром, я тебе его и так отдам, - сказал продавец.

Тут, к удивлению продавца, лицо мальчика вытянулось.

- Нет, я не хочу брать его даром, - напряженным голосом произнес ребенок.

- Этот котенок стоит ровно столько же, сколько и другие. И я готов заплатить полную цену. Я принесу вам деньги, - твердо добавил он.

Изумленно глядя на ребенка, сердце продавца дрогнуло.

- Сынок, ты просто не понимаешь всего. Этот бедняжка никогда на сможет бегать, играть и прыгать, как другие котята.

При этих словах мальчик стал заворачивать штанину своей левой ноги. И тут пораженный продавец увидел, что нога мальчика ужасно искривлена и поддерживается металлическими обручами.

Ребенок взглянул на продавца.

- Я тоже никогда не смогу бегать и прыгать. И этому котенку нужен кто-то, кто бы его понимал, как ему тяжело, и кто бы его поддержал, - дрожащим голосом произнес мальчик.

Мужчина за прилавком стал кусать губы. Слезы переполнили его глаза... Немного помолчав, он заставил себя улыбнуться.

- Сынок, я буду молиться, чтобы у всех котят были бы такие прекрасные сердечные хозяева, как ты.

... В действительности, не столь важно КЕМ вы являетесь, как тот факт, есть ли КТО-ТО, кто будет вас по-настоящему ценить за то, какой вы есть, кто примет и полюбит вас без каких-либо оговорок. Ведь тот, кто идет К вам, в то время как весь мир уходит ОТ вас, и есть - настоящий Друг.

P.S. Главное - быть здоровым душой, сердцем, как этот ребенок, и тогда физический недуг не делает человека хуже, а только подчеркивает здоровье и свет его души. А неполноценные душевно - жестокие, циничные, привыкшие идти по головам и травить слабых личности, сколько бы не кричали про свою якобы терпимость и гуманность и не демонстрировали бы ее на всяких извращениях и извращенцах, сами и останутся неполноценными людьми навсегда.

[valerii]

ОСЛОЖНЕННОЕ ГОРЕ,
ИЛИ ЧУДО СВЯТОЙ ЛЮДМИЛЫ
История прихожанки храма святителя Николая в Котельниках



Каждый год 29 сентября, в день памяти святой Людмилы, княгини Чешской, в храм святителя Николая в Котельниках, где хранятся мощи мученицы, приходят сотни Людмил. Среди них всегда можно встретить нашу героиню. Она знает: святая Людмила, заступница перед Господом Богом, не оставит ее.

Людмила читает акафист мученице Людмиле в храме перед иконой святой. Беззвучно шевелятся губы, а в глазах – лучики света, надежды и благодарности святой мученице за то, что не оставила ее в беде.

Несчастья Людмилы начались, когда она похоронила мужа. Это была поздняя любовь. Они встретились, когда ей было 48. За спиной долгое одиночество, двое взрослых детей и серая тоска. Ему было 50, до Людмилы пытался завести семью, но как-то не складывалось. Никогда не винил своих бывших. Говорил, что, видно, всю жизнь искал свою Люсю. Надежный, молчаливый, но всегда найдет нужное слово, чтобы ободрить. Людмила и Виктор прожили вместе пять лет. Она еще никогда не была так спокойна и уверенна в жизни. Воспитанные в советское дефицитное время, они радовались тому, что у них было, умели обходиться малым. Да к тому же Люся и шила, и вязала, и готовила отлично. У них было простое тихое счастье.

А потом его убили. Подло. Ножом в подворотне. Подонков так и не нашли. Что им было нужно? Он больше 300 рублей и не носил с собой никогда. Всегда все деньги выкладывал в коробочку, которая лежала в шкафу. Небольшие, конечно, деньги, но честные, своим трудом заработанные.

Жизнь для Людмилы закончилась. Словно выключили в комнате свет. А она осталась сидеть в темноте. Для нее перестало существовать время, она просто сидела в оцепенении. Перестала ходить на работу, перестала одеваться. Перестала мыться, чистить зубы. Перестала разговаривать с людьми.

Психологи называют такое состояние осложненным горем – это стадия глубокой депрессии после потери близкого человека; в таком состоянии люди добровольно готовы отправиться на тот свет. Они винят себя в гибели любимого и не хотят без него жить.

Ни дети, ни подруги не могли вытащить Людмилу на улицу. Она похудела на 20 килограммов. За год после смерти Виктора ее квартира в подмосковном Егорьевске превратилась в логово дикого зверя: темно, все зеркала занавешены черной тканью. И, словно затравленный зверь, на серой от грязи кровати неподвижно смотрит в одну точку женщина, ставшая за год старухой…

Однажды, уже осенью, открыв дверь своим ключом – дали дети Людмилы на всякий случай, – в квартиру зашла подруга Людмилы Валентина:

– Так, дорогая моя, сейчас будем одеваться. Мне сегодня в маршрутке рассказали, что в Москве есть храм, в котором хранится икона твоей святой – Людмилы. Никогда в жизни такую не встречала. Давай поедем к ней, попросим ее помочь? Ну посмотри, уже кожа да кости, скоро сама окочуришься! Глянь, в холодильнике пусто, уже стала на ведьму похожа. Ты думаешь, Вите это всё нравится? Ему молитвы твои за его душу нужны, а она сидит себя жалеет!

Людмила продолжала сидеть на кровати. Она не жалела себя. В голове тускло промелькнула фраза: «Тебе не понять… Жалеет… У тебя муж живой, не понять тебе…»

Сдвинуть с места Людмилу не удалось.

– Ну, как знаешь! – через полтора часа в сердцах крикнула Валя. – Сиди себе, а я съезжу, помолюсь за тебя!

Она вернулась через три дня. Деловито открыла дверь, зашла. Осмотрелась в квартире. За это время здесь ничего не изменилось. Та же пыль, та же унылая черная ткань на зеркалах. Та же Люся в ночнушке. Только сидит не на кровати, а на табуретке, в неудобной позе. Обхватила коленки и сидит. Как не падает с табуретки, непонятно.

– Съездила, – Валентина стала расстегивать свое пальто, – насилу нашла храм этот. Центр вроде, на Таганке, а куда идти – неясно. Храмов-то много рядом. Кто в одну сторону пошлет, кто в другую. Но добралась, а там еще спуск такой к реке, по дороге… Чуть не покатилась вниз, представляешь? Но уж когда добралась – не пожалела: хорошо-то как там!..

Казалось, Людмила не слушает болтливую подружку. Но Валя увидела, что впервые за последний год в глазах Люды появился осознанный взгляд. И даже подобие интереса.

– Ну так вот, – продолжала воодушевленная Валентина, – пока дошла, вся душа вон, с моим-то весом, а тут вниз семенить пришлось. Подхожу, захожу за ограду. Цветов – море! Хризантемы, георгины даже остались, представляешь? Это в ноябре-то! Ну, думаю, никак святая Людмила меня сюда привела, видит, как я хочу тебе помочь.

Церковь небольшая, белая, народу мало, тихо. Зашла в лавку, у свечницы спросила: где тут у вас икона святой Людмилы? Она мне показала, да, говорит, у нас еще и частица святых мощей ее, мученицы нашей, хранится. И оказалось, что через два часа будут и акафист ей читать! Я свечку поставила, а сама думаю: через два часа уже шесть вечера будет; пока почитают – еще час… на электричку-то могу и опоздать. Ну ничего, думаю, ради подруги потерплю. Постояла, помолилась. Вышла на улицу, а там дворик внутренний такой и статуя святой Людмилы стоит.

А рядом скамеечки. Села. И вроде бы холодно должно быть, а нет – не мерзну. Дождалась акафиста, молилась сердечно. На вот, тебе привезла, – и Валентина протянула Людмиле тоненькую книжку: акафист святой Людмиле. – И ты знаешь, Люсь, так хорошо, так светло на душе было. В храме темно, свечечки горят, мерцают. Тепло, душевно. Собралось человек десять, так хорошо попели. Уж я со слезами молилась Людмилушке – тоже вдовица, оказывается, была, – чтобы помогла тебе. Ну, ты ж не одна такая… Сколько баб мужей хоронят, и ничего, живут дальше. Тебе не легче сегодня? Может, пройдемся на улице, а? Спертый дух у тебя, грязно, посмотри.

Людмила посмотрела на подругу, словно хотела что-то сказать, но вдруг опустила глаза и замолчала. А Валентине вдруг показалось, что вот-вот – и она вытащит Людмилу из оцепенения.

Она вдруг разухабисто начала:

– Ну-ка, мы сейчас тут порядок наведем, полы намоем, тебя вымоем, красавицей будешь!

Говоря, она начала собирать разбросанные вещи, раздвинула занавески, подошла к зеркалу и сдернула с него траурное полотно. Свет брызнул в комнату.

– Нет!!! А-а-а!!! Уходи!!! – Людмила вскочила и стала истерически задвигать занавески, судорожно набрасывать покрывало на зеркало. – Уходи!!! Видеть тебя не хочу! Зачем? Оставь!!!

Женщина зарыдала с диким ревом, и казалось, ничто ее не может остановить.

«Нет, – подумала Валентина, – ничего ей не поможет. Видно, уже в могилу собралась. Хотела как лучше. И святая Людмила не помогает чего-то. А сказали: скоропослушница, быстро на просьбы отзывается».

– Ну что ты, сумасшедшая! Ну и сиди себе в берлоге!

Нервы у Валентины сдали. Она набросила пальто и вышла, громко хлопнув дверью.

Людмила выла от боли, от горя, от непонимания. Затем притихла, продолжая изредка всхлипывать. Перед глазами проносились счастливые дни с Виктором, и ничего, ничего не могло вернуть их. Повернула голову: на столе лежала брошенная брошюрка с акафистом. Подошла. Открыла где-то на середине:

«Радуйся, яко сиротам была еси мати и вдовицам питательница; радуйся, яко нищим была еси милостивая подательница и обидимых благая защитница. Радуйся, со князем, супругом твоим, во благочестии пожившая; радуйся, чада твоя в страсе Божием воспитавшая…»

– Радуйся, яко сиротам была еси мати и вдовицам питательница, – прочитала Людмила. – Сиротам и вдовицам. А я и вдовица, и сирота. Никогошеньки нет у меня больше без Витеньки.

Она продолжала задергивать зеркало, а сама всё чаще посматривала на книжицу. Затем села и заставила себя прочитать первые два разворота.

На следующее утро Валентина проснулась от настойчивого звонка в дверь. Посмотрела на часы: половина седьмого. Еще полчаса можно было бы поспать. Валентина со вздохом взглянула на мужа, лежащего рядом: тот спокойно посапывал. «Ну и нервы у моего! Железные», – подумала Валя и стала надевать халат.

– Людка!

За дверью стояла Людмила, точнее то, что оставалось от пышущей когда-то здоровьем веселой подружки Людки: изможденная женщина, с всклокоченными волосами, в старом плаще поверх всё той же серой ночнушки, в разношенных шлепанцах.

– Валя, – тяжело дыша, прохрипела Людмила. От долгой неподвижности она совсем разучилась ходить. Сил после подъема на третий этаж совсем не осталось. – Валя, где этот храм? Помоги мне добраться до него.

Валентина лихорадочно соображала: сегодня в магазине, где она работала товароведом, была назначена ревизия. Отменить нельзя. Но и подругу оставить нельзя: вон дела-то какие творятся! Не иначе как святая Людмила услышала мольбы.

– Так, подруга, давай-ка ты сначала умоешься, позавтракаешь, а потом будем решать. Одну я тебя точно в Москву не отпущу.

– Нет, Валь, ты мне только адрес скажи, мне сегодня нужно к ней приехать.

Людмила была настойчива. Она говорила жарко, задыхаясь, не осознавая, что выглядит нелепо в своем старом плаще, надетом на ночную рубашку; говорила о том, что ей нужно поклониться мощам своей святой… И много чего говорила, пока Валя мыла ей голову, одевала в свою теплую одежду, которая, правда, смотрелась не менее нелепо: юбка и кофта дородной Валентины болтались на истощенной Людмиле, но всё равно это было лучше ее первоначального наряда.

Валентина понимала: раз святая Людмила зовет подружку, нужно ехать. Но как ее отпустить? А ревизию не отменишь. В конце концов решилась – дала адрес храма, подробно написала на листочке, как добраться, и, опаздывая все-таки на ревизию, на такси довезла подругу до вокзала.

Людмила вышла из метро на улицу. Ослабленные от долгой темноты глаза уже стали привыкать к уличному свету. Она шла осторожно, пытаясь поймать несуществующую опору. Шла, пошатываясь, и в то же время старалась идти быстрее – торопилась к святой Людмиле. «Алкоголичка», – думали люди, но ей, Людмиле, было совсем всё равно, что думают про нее окружающие. Лишь бы поскорее до храма добраться!

Для здорового человека дорога от метро до храма святителя Николая в Котельниках занимает от силы семь-десять минут, и то если человек идет не спеша. Для Людмилы это была дорога жизни: каждый шаг ей давался с трудом, мышцы ослабели и не хотели слушаться. Она останавливалась после каждых двадцати шагов – передохнуть. Спуск к Котельнической набережной ей и вовсе пыткой показался: крутой уклон, держаться не за что. Господи, как же люди сюда ходят? Святая Людмила, помоги! Потихоньку, осторожно добралась до перил, которые начинались у церковной ограды. Отдышалась.

В храме было пустынно. Ей не нужно было подсказывать, где находится икона, – с закрытыми глазами нашла бы. Долго стояла Людмила перед святым образом великой княгини Чешской, долго молилась и изливала свою душу. Как будто не была она истощена, как будто кто-то рядышком поддерживал ее и ободрял.

Уже потом Людмила рассказывала, что в это сложно поверить, но, когда она подошла к иконе со всем грузом своего горя, она ощутила теплый свет, исходящий от глаз святой. И в этом свете предметы вдруг начали обретать цвет. А до того дня всё было для Людмилы серым. И поняла она, что ее любимый Виктор просит за него молитв и как она эгоистично, греховно себя вела: думала только о себе.

Из церкви она вышла спустя несколько часов другим человеком. Она снова вернулась в наш живой мир – достойно нести свой крест.

В храм, где она избавилась от своей беды, Людмила старается приезжать хотя бы раз в месяц – поклониться святым мощам великой мученицы Людмилы, княгини Чешской.

Радуйся, яко тобою дивен Бог во святых Своих является.

Радуйся, яко мощи твоя прослави Господь нетлением благодатно.

Екатерина Васина

Сайт Православие.ру

[valerii]

“Печка” преподобного Сергия...
Говорят, добропорядочные немцы не знали, что за холмом, чуть в стороне от их деревни, дымит трубами Бухенвальд. Дымок, то есть, видели, но значения не придавали. Лично я этому верю. Мой персональный «бухенвальд» дымил в трехстах метрах от моего дома.
Интернат для детей «с задержками в развитии», а проще говоря — сумасшедший детский дом в ту пору (конец 80-х годов), до прихода вошедшей в моду большой благотворительности, представлял собой обшарпанную пятиэтажку за глухим бетонным забором. Большая часть маленьких узников этого заведения была непригодна ни к какому обучению и содержалась в самом настоящем концлагере. Это были сироты. Многие — при живых, но спившихся родителях.


Многие — из вполне обычных семей, но ненужные, «отказные». В родильных домах моей несчастной Родины до сих пор медсестры уговаривают матерей, родивших детишек с тяжелыми поражениями: «Ты молодая, оставь, родишь здорового!» В ту пору такие разговоры были нормой.

До сих пор перед моими глазами стоит картинка — в кафельной комнате с водостоком в полу из шланга струей моют дюжину человеческий существ, визжащих и ползающих по полу в воде и экскрементах.

Это был страшный опыт сочувствия. Очень жестокий, и крайне поучительный. Легко сочувствовать чистенькому белокурому ангелочку с плюшевым зайцем в руках, грустно взирающему на вас с плаката: «Усыновите сироту!»

Труднее сочувствовать тому, кто не слышит тебя, только качается из стороны в сторону, ударяясь огромной уродливой головой о стену. Да, тогда и памперсов еще не было, что тоже, в общем, затрудняло положение.

Совсем трудно оказалось посочувствовать той несчастной, обозлившейся на весь свет тетке с пьяницей мужем и уголовником сыном, и которая другой работы не нашла, кроме как стоять в трусах, лифчике и резиновых тапках, со шлангом в руках, и поливать водой и матом это «человеческие отходы». Ужас был в том, что ни они, ни эта тетка не могли покинуть свою тюрьму. Они — потому что не могли ходить. Она — потому что носила тюрьму с собой.

Теперь, после долгих лет в благотворительности, я больше не боюсь таких мест. Да и меньше их становится. «Чистая публика» научилась заходить в эти дома — зажав нос и цепенея от ужаса — а потом возвращаться с тряпками, ведрами, кистями, красками, белилами и рулонами обоев. И чинить, и латать, и требовать от злобного неуклюжего государства положенного, и делать самим то, что «не положено».

Впрочем, доставшиеся нам с моей подругой дети были совсем не так страшны.

Девочка Зина, «удачно» совместившая две тяжелых челюстно-лицевых патологии — волчью пасть и заячью губу. Думаю, и выбросили ее на помойку (на вполне реальную помойку в Химках-Ховрино) именно за крайнюю физическую непривлекательность. Это потом оказалось, что она добрая умница, и если разобрать слова, которые она силится произнести, то с ней весело и интересно разговаривать, а глаза у нее огромные, ясные, и очень живые.

Мальчик Саша с церебральным параличом. Как теперь я понимаю, форма у него была лёгонькая. Ну, ходил он неважно, приволакивая ноги, говорил пришепетывая, так это же такие пустяки. А олигофрению, которую нарисовала в его медкартах российская медицина, можно было без колебаний записать в карту и той несчастной бабе со шлангом…

Девочка Лена — действительно, трудный случай, и ее судьба, к сожалению, трагична. Красавица с черными глазами, нежно-персиковой кожей и каштановыми кудрями, вполне разумная — только не весной и осенью. В это трудное время ее начинал слишком остро интересовать противоположный пол, и состояние ее делалось неконтролируемым. Мерзавцев-любителей такого дела и тогда было немало.

Мариночка — чудесная девочка лет восьми на вид, ласковая и рассудительная. Одна беда: на самом деле ей было 14. Ей повезло. За взятки ее выкупила у моей Родины веселая американская семья, и долго-долго после этого я получала на Рождество открытки, на которых безмятежно взрослела и делала спортивные успехи уже почти неузнаваемая Мери…

***


В феврале мы повезли детдомовцев в Сергиев Посад. Отец Глеб Каледа с кем-то договорился, и нас обещали принять и даже накормить обедом. Это был будний день, и такой холодный, что я отчаянно мерзла в своей тепленькой дубленочке и сапожках на меху. В автобусе мы согрелись, и я всю дорогу рассказывала детям про Сергия Радонежского. Например, про детство отрока Варфоломея, который никак не мог научиться читать и писать.

– Он был отсталый? — с интересом спрашивали мои «отсталые» слушатели. Уж это слово они знали хорошо…Оно большими, честными буквами было написано на воротах их интерната. Просто название. Ничего личного.

– Отсталый, — соглашалась я, и мне внимали со страстным интересом: это была история про одного из них.

Старец, явившийся пастушку, поразил их воображение до самого основания.

– Это был Бог? — шептали они, округлив глаза.

– Ну, в общем, Бог, — отвечала я, смело греша против Большого Богословия.

Перед тем как выйти из автобуса на лютый тридцатиградусный мороз, я сказала:

– Как войдете на территорию, бегите прямо, до белой церкви. Заходите внутрь и ждите меня на лавочке у дверей.

Я пошла за ворота Академии договариваться про наш обед и вернулась в храм минут через двадцать. Народу было совсем мало, и только в притворе испуганно крестилась кучка старушек.

На раке с мощами святого гроздью висели мои «сумасшедшие» дети.

– Иди сюда! — кричали они, — тут печка.

Я подошла.

Можете мне не верить, но от раки с мощами шло сильное ровное тепло. Замерзшие дети с удовольствием грелись у «печки» и радостно галдели.

– Чудо, — благоговейно и испуганно сказал кто-то у меня за спиной.

Я не очень люблю Троице-Сергиеву Лавру.

Мне тяжело в этой «шикающей» запретами атмосфере, моими католическими мозгами не понять, зачем нужен этот странный «хиджаб» — юбка в пол, платок на голову — если выйдя за ворота снимаешь этот камуфляж и кладешь в сумку, как будто Бог за воротами не тот, что внутри — но всякий раз, проезжая мимо, я сворачиваю, захожу в Троицкий собор и, отстояв смиренную очередь, подхожу к мощам Сергия — поблагодарить за ту давнюю зиму. Конечно, там больше никогда не включалась та удивительная «печка», но ведь и я — не несчастная замерзшая сиротка, которую обогрел своим сердцем Святой. А у меня есть удивительная память и твердое знание, что как бы там ни было, а у «моих» деток на небесах есть заступник.

***

Полгода спустя после той зимней поездки в Лавру, директор интерната пригласила нас на выпускной открытый урок. Мероприятие было торжественным — даром, что сироткам предстоял переезд во взрослый психоневрологический интернат, то есть, по правде говоря — в могилу.

Пришли люди из районного отдела образования, еще какие-то официальные лица, и даже полный солидный молодой священник из того самого храма в Крылатском, где мы таскали камни в самом начале Перестройки.

Нас всех рассадили на задних партах, принаряженные сиротки уселись в партере, принаряженная учительница вышла к доске.

Видно было, что к демонстрации академического потенциала готовились все.

– Кто мы такие? — звенящим от напряжения голосом вопрошала учительница.

– Мы — дети! — отвечал стройный хор.

– Где мы живем?

– Мы живем в России!

– Какой наш город?

– Наш город — Москва! — следовал хоровой ответ.

– Какое сейчас время года?

– Время года — весна!

– Какие есть признаки весны?

– Солнышко светит ярко, тает снег и поют птицы! — скандировал хор.

Что-то перемкнуло в моей голове от этих речитативов, и я внезапно осознала, что за полгода вот таких упражнений и я бы рехнулась решительно и непоправимо. Администрация, между тем, явно гордилась достижениями воспитуемых. Гости из РОНО, напротив, выглядели растерянно.

– А на экскурсии вы их водите? — внезапно спросила строгая дама с большой прической, — ну хоть в этот… Как его… В зоопарк.
– Мы были в Троице-Сергиевой Лавре, — внезапно встала Зина.

К тому времени мы уже нашли некую частную клинику, которая в качестве рекламной акции прооперировала Зинин рот, и говорила девочка весьма внятно.

– Кто же вас возил? — изумилась дама, — батюшка?

– Таня!

Мне пришлось встать.

– Ну, расскажите, что вы там видели, — попросил батюшка, — наверное, вы церковь видели? Такой большой дом с крестиком?

– Мы были в Троицком соборе, — сказала Зина.

– И в Трапезном храме, — подхватила с места Леночка.

– И в Успенском соборе, — дополнил Саша.

– И что же вы там делали? — изумился священник, успевший приноровиться к хору идиотов.

– Мы видели фрески.

– Что вы видели?! — обомлела РОНОшная дама.

– Фрески. Зинка, расскажи, про что фрески, ты лучше всех умеешь!

И Зина выступила вперед и сообщила изумленной комиссии, что в четвертую стражу ночи Иисус пошел к своим ученикам по морю. И ученики, увидев Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха кричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь. И тогда апостол Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и сказал ему: маловерный! зачем ты усомнился? И, когда вошли они в лодку, ветер утих. Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: истинно Ты Сын Божий.

Так или примерно так проинформировав собравшихся, Зина села на место в полной тишине.

– А что из этого вы поняли? — после минутной паузы спросила учительница. Голос ее звучал слегка неуверенно. Кажется, она впервые не знала, что ей ответят.

– Очень просто, — последовал ответ мальчика Саши, — если веришь по-настоящему, то не утонешь.

– А если сомневаешься, — запросто, — поддержала Лена.

До сих пор хочется думать, что мне тогда не показалось, и слезы на глазах суровой дамы из РОНО были настоящими.


Татьяна Краснова. Правмир..

[Дионисий]

А потом они умерли во взрослом интернате, не сразу все конечно, постепенно принимал их Сергий.

[valerii]

https://3rm.info/publications/72833-bom ... emeni.html "БОМЖ". Рассказ из книги священника Виктора Кузнецова «Знаки времени»


«Тот, кто меньший есть среди вас, тот истинно велик»
(Лк. 9, 48)

Заезжий провинциал, в столице с девяностых годов, подошёл к старому храму в центре города.
У высоких дверей стоял плохо одетый человек, просил подаяния. Вид его был необычен. Поза и в этом его печальном состоянии сохраняла неброское достоинство, неожиданные, благородные черты.

[valerii]

Чтобы дочь не совершала моих ошибок. Ольга Зиненко
Аня позвонила мне поздно вечером и возбужденно зашептала, срываясь на восторженный визг и путаясь в словах: «Он согласился, представляешь! Возьмет мою Дашку. Фуууух…. Меня до сих пор колотит… Я так рада!»

Аня присмотрела для своей пятимесячной дочки крёстного – алтарника из храма неподалёку. Долго ходила вокруг да около, боялась, а в тот вечер наконец решилась к нему подойти. Она намеренно так долго не крестила дочь – искала восприемников, особенно важен для нее был почему-то именно крёстный отец.

«Не хочу формально, на бумаге. Пусть будет ей как настоящий отец, чтоб воспитывал как надо, про веру рассказал, чтоб она при церкви росла, а не как я…» На самом деле Аня удивилась, что Сергей (так звали алтарника) согласился.

– Я же ему всё рассказала! Как было. Он же должен знать.
***
На первом курсе института у Ани случилась роковая любовь – первая, жгучая и безумная какая-то. Его звали Юрий. Он преподавал математику и параллельно руководил туристическим кружком. Год Аня ходила в компании единомышленников в горы, походы, на байдарках, и как-то незаметно для самой себя влюбилась. На счастье – взаимно. На беду – он был женат.

Уйти из семьи, по словам Юрия, ему не позволял долг – полгода назад жена родила второго ребенка. Но сердце его, конечно же, принадлежало только Ане. Она верила. И жила встречами между лекциями и семинарами, дневными сеансами в кино (под шифром для жены «заседание кафедры»), односложными смс, одинокими вечерами и праздниками, ну и походами. Нет, она не жаловалась, ей было достаточно видеть его хоть урывками и знать, что мысленно он с ней всегда.

Иногда, правда, становилось так тошно, так горько – хоть вой. Тогда она звонила Лёне, сокурснику, который был в нее влюблен, они гуляли, ходили в кафе, и, выговорившись, Аня успокаивалась.

Через четыре года стало невыносимо. Аня попробовала порвать с Юрой, но он пришел на следующий день, заявил, что признался во всем жене и хочет подать на развод. Теперь всё будет по-другому. И впервые остался на ночь. Потом Аня узнала, что в тот день жену просто положили в больницу, на сохранение. Она снова была беременна. И приезжала потом в институт, заходила в кабинет Юры, была спокойной и счастливой, совсем не похожей не женщину, которой муж сообщил о том, что уходит к другой. В это же время Аня узнала, что тоже ждет ребенка. Юра, услышав новость, побледнел. А потом очень сбивчиво бормотал о том, что у него сейчас нет денег, чтоб ей помочь, но может, она одолжит пока, а он потом обязательно вернет, не оставит ее в беде…

Она сделала аборт. Просто не хотела рожать от женатого и быть матерью-одиночкой. В 23 года! Никаких угрызений совести по этому поводу Аня не испытала – наоборот, была убеждена, что в её ситуации это был единственный правильный выбор. И Юра ее похвалил за благоразумие, поддержал, привез коробку конфет. Аня была уверена, что любимый оценит ее самоотверженность, тем более что на фоне вечно беременной жены она будет выглядеть стройной и прекрасной… Но спустя полгода они расстались. Юра сменил место работы, переехал и просил ему больше «не докучать».
Аня, наверное, наложила бы на себя руки, если бы не Лёня, который, как всегда, оказался рядом, предложил ей пожениться и попробовать начать жизнь заново.
***
С ее стороны не было никакой страсти, любви даже, но была глубокая благодарность и уважение. А еще – страшно хотелось забыть, вырваться из той болезненной истории с Юрой и действительно начать жить как все. Нормально.

Оказалось, что они с Лёней хорошо ладят. Он был очень заботливым, внимательным, не требуя при этом никаких пылких чувств в ответ, считая, что взаимная поддержка и понимание – хороший фундамент для крепкой семьи, о которой он мечтал. И семья вполне могла бы получиться, если бы не одно «но» – дети. Их не было. Год, два, три… Сначала Анне хотелось родить Лёне, в знак признательности, чтоб как-то отплатить ему за то, что принял со всем ее темным прошлым. А позже, года через два, ее сердце вдруг заныло, заметалось – так сильно захотелось стать мамой, всё бы отдала ради малыша!

Врачи разводили руками – они с мужем полностью здоровы, прицепиться не к чему, почему беременность не наступает – загадка. Лёня, слушая их, мрачнел. Молчал подолгу. Задерживался на работе. А однажды пришел вечером пьяный и высказал Ане все, о чем молчал: «Если бы ты тогда не сделала аборт ради своего Юрика, у нас бы были дети! Но ты же тогда фигуру берегла для него! Или что? Ну? Довольна теперь?»
Аня плакала всю ночь. Почти не спала. Стоило ей закрыть глаза и провалиться в болезненную дремоту, как слышался детский плач… и ручки, протянутые к ней…детские… откуда-то из темноты.

Утром Лёня сухо сказал:
– Я вчера лишнего наговорил, наверное…
– Нет. Всё правильно.

Но между ними наступил холод. А тут еще как назло очередной «светила», к которому Аня обратилась, сказал: «Может, Вам мужа сменить? У вас несовместимость с ним. А от другого мужчины сразу забеременеете». Аня потеряла дар речи от таких рекомендаций. «Нет, я понимаю, любовь, но рожать-то надо. И неужели такая уж прям любовь, спустя шесть-то лет?!» – продолжал врач. «Нет…» – лепетала Аня. Но решила, что ни за что не поступит так с Лёней.

А он всё отдалялся – то командировки, то дела по выходным, за ужином пара фраз и с утра не больше. В основном спрашивал, как она себя чувствует, не надо ли чего. И Аню это убивало.

В один из одиноких вечеров она нашла страницу Юры в какой-то из соцсетей. На фото он в окружении трех мальчишек, и подпись – «Моё счастье!» Сердце заныло. Как она хотела в тот миг, чтоб их связь можно было стереть из жизни так же просто, как закрыть его страничку…
Аня уговорила Лёню попробовать ЭКО. Он сопротивлялся: «Это вредно, столько гормонов!» Но под натиском жены уступил. За пять лет Аня сделала шесть попыток, и все оказались неудачными.

Четыре раза беременность наступала, но не развивалась дальше 5 недель. Ее охватывало отчаяние, интерес к жизни угасал, нервы расшатались. Если бы не Лёня, с которым они снова сблизились, – видя переживания жены, он оттаял, стал таким же, как раньше, – Аня бы сошла с ума.

После четвертой замершей беременности она лежала больнице и в столовой познакомилась с молоденькой девочкой, лет 18, не больше. Та сидела в углу и роняла в тарелку с супом огромные слёзы. Оказалось, парень дал ей денег и отправил на аборт, потому что «рано, не время, не до того…» Жила она вдвоём с престарелой мамой и не рассказала ей ничего – чтоб не волновать, не взваливать на нее лишние проблемы. Аня словно очнулась в тот момент! «Не делай этого! Вот, смотри на меня!» – горячо зашептала она и принялась отговаривать девушку от аборта так, словно от этого зависела и ее собственная жизнь. Рассказала, как сама когда-то решила, что «рано», про 12 лет безуспешной борьбы за малыша, про свою боль, отчаяние, сожаление, слёзы…

Вечером за девушкой приехала мама. И долго благодарила Аню за то, что она спасла ее «дурочку» от такого греха. Аня усмехнулась: «Да что там грех… вся жизнь наперекосяк». Женщина улыбнулась, пообещала, что все будет хорошо, и рассказала про Богородицу, которая обязательно пожалеет и поможет. «Скоро в Москву привезут Пояс Богородицы, сходите к Ней. Попросите. К Ней как раз за деточками обращаются», – сказала она напоследок.

Аня пошла. Хотя, надо признать, забыла про тот разговор – напомнили новости по ТВ. В очереди они с Лёней провели сутки. Мёрзли, слушали разговоры вокруг, заходили в церковную лавку греться, читали книжки оттуда, пару акафистов, и даже на исповедь Аня попала, сама того не ожидая, просто сложилось одно к одному.

А через два месяца Аня узнала, что беременна. Без ЭКО, без таблеток и каких-то стимуляций… Как она хотела рассказать о своем счастье той маме из больницы, которая посоветовала сходить к Богородице! Но, к сожалению, они не обменялись контактами. Тогда Аня решила, что будет ходить в церковь, прочитает Евангелие и постарается не грешить, как говорила та женщина, а Лёня купил ей книжку «Первые шаги в храме».

Нет, она не могла назвать себя истово верующей, это были те самые первые шаги в храме, и еще в ней проснулось осознание того, что без церкви нельзя. А когда УЗИ показало девочку, принялась искать для нее крёстного отца. Тогда-то Аня и присмотрела алтарника Сергея – серьезного, сдержанного, исполнительного, с добрыми глазами. Она не хотела звать в восприемники друзей, даже очень близких. Ане было важно, чтоб это был человек воцерковленный, по-настоящему верующий.

Ведь ему предстояло научить девочку тому, чего она сама, к сожалению, не узнала вовремя: «Чтоб дочь не совершала моих ошибок».

Основано на реальных событиях. Имена изменены

Ольга Зиненко

[valerii]

84 пункта (Рассказ описывает реальные события)
Михаил долго ходил по окрестным горам в поисках места для уединённого жительства, но всё что-то не складывалось. То место оказывалось часто посещаемым, то могли возникнуть проблемы с лесничеством, то на приглянувшуюся ему поляну находились другие претенденты — охотники или пастухи.
Потратив на поиски более двух месяцев, Михаил наконец понял, что, видимо, нет воли Бога на то, чтобы ему обосноваться в местных окрестностях на уединение. Самым же ясным признаком того, что затея его была не угодна Богу, было то, что он, хотя и был почти всё время один, не находил успокоения в молитве.
Устав от поисков, Михаил пришёл на несколько дней в село Язумлу (название посёлка изменено — прим.автора), и к дому, где он остановился, потянулись знакомые алтайцы, узнавшие, что он вернулся с высокогорья.
— Слушай, Михаил, мы соберём тебе денег на дорогу и на всё необходимое. Ты ведь в городе долго жил, все входы и выходы там знаешь и сможешь купить недорого что нам нужно. А нашим мужикам хоть мешок денег дай, они ничего не найдут. Съезди в город!
— Записывайте, что необходимо, — попросил Михаил одного из ходоков.
На ломаном русском и алтайском то один, то другой из них начали путано объяснять, что необходимо купить.
— Ясно, — вздохнул Михаил, — придётся самому писать. Если запишете вы, то уже не найдёшь потом, кто был прав, а кто виноват.
Слух о том, что Михаил собирается в город за запчастями, мгновенно облетел деревню, и через день ходоков прибавилось втрое. Через три дня перед Михаилом лежал список в 84 пункта!
Михаил был в ужасе, но отказать неоднократно доверявшим ему простым алтайцам был не в силах.
Когда он садился в автобус, идущий в Горно-Алтайск, на душе стало грустно. Его ум и сердце, привыкшие к одиночеству, болезненно реагировали даже на ту незначительную суету, которая началась в районном посёлке при посадке в старенький ПАЗ- 3205. А а в ближайшие дни его ожидали ночёвки в городах и беготня по магазинам…
Когда Михаил занял место в автобусе, то почти мгновенно уснул и, к своему удивлению, почти все восемь часов пути крепко спал, чего раньше с ним не случалось. Сон был необыкновенно крепкий и необычный. Когда же он проснулся, то долго не мог понять, что же это с ним во время сна произошло? Душа его ощутила такую Благодать Божию, которой он прежде не чувствовал за всё то время, что жил в горах… Но это было лишь начало той особой милости Божией, которая явилась ему во всей своей полноте и чудесности лишь на следующий день, когда он вышел из Икаруса в центре Бийска. Он увидел что, после выхода из автобуса, даже воздух вокруг него и тот заполнился Благодатью Божией.
Молитва Иисусова, та самая молитва, обрести которую он не мог более года, живя в горах, сама стала твориться внутри него без усилий с его стороны.
Душа Михаила погрузилась в столь сильные волны Благодати, что ему казалось, будто он уснул крепким сном прямо среди суеты многотысячного города. Свет, ярко-белый Свет окутал не только душу, но и тело Михаила… и он потерялся в бездне Божией Благодати, словно в белом блаженном Тумане.
Иногда он словно просыпался и «обнаруживал» себя самого то в одном магазине, то в другом. Он плохо соображал и не мог правильно подсчитать деньги при расчётах за товары, потому что в голове и сердце творилось необычайно глубокое, непрестанное, живое, занимавшее все его чувства: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!»
Михаил понял, что Христос Сам взял на Себя заботы о его покупках, и что всё, что ему надо было делать, это лишь внимательнее и внимательнее молиться: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!..»
Непрерывная, необыкновенно благодатная молитва Волею и Силою Бога пронизывала глубины сердца и души его… Ничего подобного во время пребывания в горах он прежде никогда не испытывал!
В течении дня Михаил без труда купил всё, что было заказано, и к вечеру поднялся на пятый этаж к знакомой церковной старосте, жившей неподалёку от автовокзала, намереваясь, переночевав в её доме, утром отправиться в обратный путь. В его списке остался лишь один ненайденный им пункт — «фитили для свечей — нить х/б».
«Видно, для смирения моего Господь не послал мне этих нитей», — подумал Михаил и отдал список старосте.
— Наталья Сергеевна, а куда можно список выбросить? Я не знаю, где у вас тут мусорное ведро.
Наталья Сергеевна взяла из рук Михаила список.
— Ого! Сколько тут всего понаписано. Ты что, всё нашел? — удивлённо спросила она.
— Всё, кроме фитилей для свеч, — ответил Михаил. — Я сегодня, наверное, в двадцати местах спрашивал толстые нитки из чистого хлопка, но так и не смог их найти. А если из обычных швейных ниток фитили для церковных свечей начать делать, они дороже покупных выйдут.
— Сейчас я к своей подруге этажом ниже спущусь, она на военном заводе работает. Может, у неё есть? — и, не дожидаясь ответа, Наталья Сергеевна вышла из квартиры.
«Как могут быть связаны военный завод и нити х/б?» — подумал Михаил, но было поздно что-либо говорить. Наталья Сергеевна ушла.
Минут через двадцать она вернулась со своей подругой.
— Вот, — сказала подруга Натальи Сергеевны, — возьмите, пожалуйста, для Церкви. Только ни в чём не сомневайтесь. Это самый чистый хлопок, чище не бывает. На нашем заводе несколько лет назад закрыли производство торпед, там эти нити х/б использовались в качестве фитиля. Если процесс горения начинался раньше, то торпеда взрывалась раньше, если позже — то позже. Всё выверено и по толщине нити, и по чистоте хлопка по самым высоким стандартам.
Она протянула Михаилу две увесистых бобины.
— Спасибо вам большое, — сказал Михаил. — Это как раз то, что мне нужно.
.
Когда спустя двое суток пути Михаил вышел из старенького рейсового автобуса и увидел милые его сердцу белоснежные вершины гор, то та Благодать, что была в его душе в прошедшие дни, сразу же ушла от него. И тогда он понял, что не зависит Благодать от внешних условий, но Бог Сам знает, когда дать её и когда отнять. И если уж Благодать отступит, то удержать её возле себя невозможно будет ничем.

[Дионисий]

https://vk.com/video-78242229_456242753

Учитель физики из Одессы бесплатно транслирует свои уроки в ютуб. На его канале уже миллионы просмотров, но рекламы нет. Главная награда для него – комментарии людей, которые поняли предмет.

[мн.гр.Алексей]

Какой молодец! Это старая ещё школа. Побольше бы таких, но их становится всё меньше. Хорошо, что хоть некоторые остаются на ютюбе...

[valerii]

Рождественское письмо. Иван Ильин
Это было несколько лет тому назад. Все собирались праздновать Рождество Христово, готовили елку и подарки. А я был одинок в чужой стране, ни семьи, ни друга; и мне казалось, что я покинут и забыт всеми людьми. Вокруг была пустота и не было любви: дальний город, чужие люди, черствые сердца. И вот в тоске и унынии я вспомнил о пачке старых писем, которую мне удалось сберечь через все испытания наших черных дней. Я достал ее из чемодана и нашел это письмо.

Это было письмо моей покойной матери, написанное двадцать семь лет тому назад. Какое счастье, что я вспомнил о нем! Пересказать его невозможно, его надо привести целиком.

***
«Дорогое дитя мое, Николенька. Ты жалуешься мне на свое одиночество, и если бы ты только знал, как грустно и больно мне от твоих слов. С какой радостью я бы приехала к тебе и убедила бы тебя, что ты не одинок и не можешь быть одиноким. Но ты знаешь, я не могу покинуть папу, он очень страдает, и мой уход может понадобиться ему каждую минуту. А тебе надо готовиться к экзаменам и кончать университет. Ну, дай я хоть расскажу тебе, почему я никогда не чувствую одиночество.

Видишь ли ты, человек одинок тогда, когда он никого не любит. Потому что любовь вроде нити, привязывающей нас к любимому человеку. Так ведь мы и букет делаем. Люди это цветы, а цветы в букете не могут быть одинокими. И если только цветок распустится как следует и начнет благоухать, садовник и возьмет его в букет.

Так и с нами, людьми. Кто любит, у того сердце цветет и благоухает; и он дарит свою любовь совсем так, как цветок свой запах. Но тогда он и не одинок, потому что сердце его у того, кого он любит: он думает о нем, заботится о нем, радуется его радостью и страдает его страданиями. У него и времени нет, чтобы почувствовать себя одиноким или размышлять о том, одинок он или нет. В любви человек забывает себя; он живет с другими, он живет в других. А это и есть счастье.

Я уж вижу твои спрашивающие голубые глаза и слышу твое тихое возражение, что ведь это только пол-счастья, что целое счастье не в том только, чтобы любить, но и в том, чтобы тебя любили. Но тут есть маленькая тайна, которую я тебе на ушко скажу: кто действительно любит, тот не запрашивает и не скупится. Нельзя постоянно рассчитывать и выспрашивать: а что мне принесет моя любовь? а ждет ли меня взаимность? а может быть, я люблю больше, а меня любят меньше? да и стоит ли мне отдаваться этой любви?..

Все это неверно и ненужно; все это означает, что любви еще нету (не родилась) или уже нету (умерла). Это осторожное примеривание и взвешивание прерывает живую струю любви, текущую из сердца, и задерживает ее. Человек, который меряет и вешает, не любит. Тогда вокруг него образуется пустота, не проникнутая и не согретая лучами его сердца, и другие люди тотчас же это чувствуют. Они чувствуют, что вокруг него пусто, холодно и жестко, отвертываются от него и не ждут от него тепла. Это его еще более расхолаживает, и вот он сидит в полном одиночестве, обойденный и несчастный...

Нет, мой милый, надо, чтобы любовь свободно струилась из сердца, и не надо тревожиться о взаимности. Надо будить людей своей любовью, надо любить их и этим звать их к любви. Любить — это не пол-счастья, а целое счастье. Только признай это, и начнутся вокруг тебя чудеса. Отдайся потоку своего сердца, отпусти свою любовь на свободу, пусть лучи ее светят и греют во все стороны. Тогда ты скоро почувствуешь, что к тебе отовсюду текут струи ответной любви. Почему? Потому что твоя непосредственная, непреднамеренная доброта, твоя непрерывная и бескорыстная любовь будет незаметно вызывать в людях доброту и любовь.

И тогда ты испытаешь этот ответный, обратный поток не как «полное счастье», которого ты требовал и добивался, а как незаслуженное земное блаженство, в котором твое сердце будет цвести и радоваться.

Николенька, дитя мое. Подумай об этом и вспомни мои слова, как только ты почувствуешь себя опять одиноким. Особенно тогда, когда меня не будет на земле. И будь спокоен и благонадежен: потому что Господь — наш садовник, а наши сердца — цветы в Его саду.

Мы оба нежно обнимаем тебя, папа и я.

Твоя мама».

Спасибо тебе, мама! Спасибо тебе за любовь и за утешение. Знаешь, я всегда дочитываю твое письмо со слезами на глазах. И тогда, только я дочитал его, как ударили к рождественской всенощной. О, незаслуженное земное блаженство!

Иван Ильин

[о.Николай]

Не состоявшейся аборт!!!

Ровно 12 лет назад, под Новый год, со мной произошло настоящее чудо. Эта история может стать хорошим уроком для тех, кто не верит в чудеса. А вот я – верю.
Итак, в середине 2000-х годов я училась на последнем курсе университета – и полагала, что все в моей жизни идет просто отлично. У меня были заботливые родители, а так же молодой человек, которого я искренне любила и собиралась за него замуж. По окончании учебы я надеялась получить отличную работу. А пока готовилась к очередной сессии, попутно планируя то, как буду встречать Новый год. Как вдруг в одночасье все изменилось. В конце ноября я узнала о своей беременности и сообщила об этом Игорю. В принципе, мы уже год жили вместе, поэтому его резко негативная реакция меня удивила и обидела. Он сказал, что совершенно не готов к свадьбе, ребенок не входит в его планы, а потому я должна сделать аборт. Но что самое ужасное, мои родители тоже его поддержали: мол, об учебе и о работе мне нужно думать, а не о детях. Проплакав несколько дней, я записалась на операцию. Назначили ее на 17 декабря, за две недели до Нового года. Я старалась не думать об этом, в конце концов, миллионы женщин делают аборты – что тут такого? Вместо этого налегла на учебу – через месяц с небольшим предстояло сдавать зимнюю сессию. 16 декабря, накануне назначенной операции, я ушла с последней пары, чтобы подготовиться. Войдя в подъезд, как всегда забрала почту. Среди газет и традиционной рекламы там было какое-то письмо, на которое я поначалу не обратила внимания – просто забыла о нем, закинув в сумку и решив, что посмотрю позже. Утром я приехала в больницу значительно раньше назначенного срока, поэтому мне пришлось ждать в коридоре. Когда медсестра вышла, чтобы взять у меня направление, в сумке я наткнулась на запечатанный конверт, о котором уже успела забыть. Адрес был надписан незнакомой рукой и очевидно, что его писал ребенок. Машинально я открыла конверт и начала читать.
«Любимая мамочка, - говорилось в письме, - я очень по тебе скучаю и ожидаю нашей встречи. Пожалуйста, не бросай меня, мне очень без тебя плохо и страшно. Если ты вернешься, я всегда буду помогать тебе и буду самой лучшей дочкой – только не бросай меня, пожалуйста. Мы никогда не будем ссориться. Я знаю, что наш папа от нас ушел – это не страшно, мы сможем жить только вдвоем. Ты очень красивая и умная, я знаю, что ты найдешь другого папу, который будет нас сильно любить. Вчера тетя Марина сказала мне, что для того, чтобы мы с тобой встретились, нужно, чтобы я умерла. Я ей не верю, это не правда. Мамочка, прости меня за то, что я иногда баловалась, я больше так никогда не буду. Только не оставляй меня. Пожалуйста. Поздравляю тебя с Новым годом. Желаю счастья, здоровья и долгих лет жизни. Я очень хочу снова обнять и поцеловать тебя.
Твоя дочь Саша».
Дойдя до конца листочка, я разрыдалась, выскочила в холл, забрала у гардеробщицы пальто и вышла на улицу. Мне было очень нужно вдохнуть свежего воздуха и привести свои мысли в порядок. Достала из кармана мобильный телефон, хотела позвонить Игорю, но абонент оказался недоступен. Ну почему я получила это письмо именно сейчас? В голове моей была настоящая каша. Я ни о чем не могла больше думать – только об этом письме. Я просто шла по улице, снова и снова повторяя про себя слова, которые прочитала. Разумеется, в больницу я уже не вернулась. Села в автобус и поехала домой. Когда я подошла к своему подъезду, навстречу мне попался Игорь – в его руках была большая сумка. Я все поняла – молча посторонилась и дала ему пройти. Он обернулся, хотел что-то сказать, но я уже вошла в лифт и нажала кнопку своего этажа. Да, в принципе, для меня это было уже неважно. Возможно, мне было больно, но, вопреки всему, я знала, что буду счастлива без него. Я уже знала, что любой ценой сохраню своего ребенка. А все остальное было не столь важно. Так и сообщила родителям. Но не нашла у них понимания, а потому мне пришлось выкручиваться самостоятельно. С прежней квартиры я ушла – она была мне не по карману. Сняла более скромную, которая к тому же находилась недалеко от университета. Новый год я встречала в одиночестве. Хотя – почему в одиночестве? У меня была моя дочка. Конечно, УЗИ было делать еще рано, но я была абсолютно уверена в том, что у меня будет именно дочь, которую я назову Александрой – Сашей. Беременность я переносила хорошо, даже токсикоз меня не мучил, сессию я сдала на «отлично». Гос. экзамены – тоже. На ту работу, на которую я рассчитывала, меня не взяли из-за беременности. Но это, в конечном итоге, даже к лучшему, потому что мне удалось получить приглашение от другой, более крупной компании После рождения Сашеньки мне пришлось нелегко – чтобы иметь возможность оплачивать услуги няни, мне пришлось некоторое время подрабатывать официанткой. Родителей я так и не смогла простить, считая, что они меня предали в трудную минуту. В общем, год у меня выдался напряженный и деятельный. А за пару недель до следующего Нового года моя малышка неожиданно заболела – у нее поднялась температура, она вся горела. Я хотела вызвать скорую, но никак не могла найти свой мобильник – времени у меня не было, я просто выскочила на улицу, чтобы поймать машину и отвезти ребенка в больницу. Увидела во дворе белую ауди, из которой выходил молодой человек, и вся в слезах бросилась к нему. Ни слова не говоря, он подождал, пока я вынесу ребенка, и отвез нас в больницу. Естественно, я осталась там ночевать. А утром меня ожидал сюрприз – парень, который вчера мне помог, вернулся и привез мне теплую куртку. Это было весьма кстати, потому, что вчера я выскочила даже без верхней одежды. Так мы и познакомились с моим будущим мужем. Сашеньке уже 12 лет, а в прошлом году у нас родились мальчики-близнецы, с которыми она мне очень помогает. Все мы живем очень дружно, и по-настоящему любим друг друга. Это странное письмо я сохранила, заламинировала и храню, как величайшую драгоценность. И мне даже страшно представить, что бы произошло, если бы я его не получила и не прочитала. На нем нет обратного адреса, я не знаю, кто его написал, и как оно ко мне попало. Но я уверена, что это было настоящее новогоднее чудо.

[Инна Кияткина]

https://m.vk.com/wall197447396_922
"Невидимый" ад на земле. Ужасные фото. Когда это кончится, Господи?

[Инна Кияткина]

Исполнилось 250 лет Ивану Андреевичу Крылову
(02(13).02.1769 - 09(21).11.1844).

ПОДРАЖАНИЕ 37-му ПСАЛМУ

Смягчи, о Боже! Гнев Твой ярый,
Вины души моей забудь;
И молний уклони удары,
В мою направленные грудь!
Престани в тучах, в облистаньях
И в бурных пламенных дыханьях
Являть, колико суд Твой строг;
Пролей надежду в грудь унылу,
Яви Свою во благе силу
И буди в милостях мне Бог!
Стрелами острыми Твоими
Мне сердце всё изъязвлено
И, раздираемое ими,
Горит, как в пламени,оно;
Свои счисляя преступленья!,
В стыде, в болезни, в изумленьи,
Смыкаю я смущённый взор.
Нет предо мною света дневна -
На мне Твоя десница гневна,
Хладнее льдов, тягчее гор.
Все скорби на меня зияют
И плоть мою себе делят.
Как воск, во мне так кости тают,
И кровь моя, как острый яд;
Как трость ломка во время зною,
Как ломок лёд в реках весною,
Так ломки ноги подо мной.
Всё множит мне печалей бремя;
Остановилось само время,
Чтобы продлить мой жребий злой.
В сём зле, как в треволненном море,
Собрав остаток слабый сил, -
В отчаяньи, в надежде, в горе,
К Творцу миров я возопил,
Воззвал и сердцем встрепетался;
То луч надежды мне являлся,
То, вспомянув мои вины,
Терял я из очей свет красный:
Меч видел мщения ужасный
И видел ада глубины.
Вкруг моего собравшись ложа,
С унылой жалостью друзья,
Моей кончины ужас множа,
Казалось, взорами меня
Во гроб холодный провождали;
Притворным плачем мне стужали
Враги сокрыты дней моих;
А я, как мёртв, среди смятенья
Лежал без слуха, без движенья
И уст не отверзал своих.
Но в страшную сию минуту,
В сей час, ужасный бытию,
Зря под ногами бездну люту,
А пред очами смерть мою, -
Надеждой на Тебя отрадной,
Как в жар поля росой прохладной,
Мой слабый дух себя питал.
Хоть телом упадал я в бездны,
Но духом за пространства звездны
К Тебе с молитвой возлетал.
Нет! - рёк я в глубине сердечной,
Нет, не погибну я, стеня;
Исторгнет Бог мой сильный, вечный
Из смертных челюстей меня
И дух мой не отдаст Он аду
Неправедным врагам в отраду;
Их не свершится торжество;
Не посмеётся мне их злоба,
Что у дверей ужасных гроба
Помочь бессильно Божество.
Творец! Внемли моё моленье
И гласу сердца Ты внемли:
Хотя ничтожное творенье,
Я прах, не видный на земли;
Но что есть мало, что презренно,
Тобою, Боже, сотворенно?
Прекрасен звёздный Твой чертог;
Ты в солнцах, Ты во громах чуден, -
Но где Ты чудесами скуден? -
Ты и в пылинке Тот же Бог!
И я к Тебе, надежды полный,
Свой простираю томный глас:
Смири страстей свирепых волны,
В которых духом я погряз!
Мои велики преступленья:
Их сердцу страшно исчисленье, -
Но в судие я зрю Отца.
Мой страшен грех, но он конечен, -
А Ты, мой Бог, Ты силен, вечен;
Твоим щедротам нет конца.
1796

[valerii]

ПОЧЕМУ, ГОСПОДИ? Протоиерей Сергий Баранов


День был пасмурным, сырым и серым. Нет. Он был совершенно мрачным, черным. Этот день был невыносимым. Машина двигалась по городу уныло и монотонно. Я хотел, чтобы она ехала еще медленней, чтобы автомобиль совершенно остановился, повернул обратно – только не туда…

Меня везли на отпевание маленького четырехлетнего мальчика, которого выкрал маньяк, зверски издевался и жестоко убил, размозжив маленькую детскую головку молотком. Три дня город помогал родителям, молодым людям, разыскивать их ангелочка. Никто и не предполагал, что он находится совсем рядом, в погребе соседского дома, в страшных мучениях, в детском ужасе, леденящем кровь. Мы ехали туда.

Просто исполнить обряд и молча уйти права не было.

– Вы должны, батюшка, вы обязаны успокоить родителей. Скажите им слова утешения, поддержите.

Я должен что-то сказать, объяснить случившееся, связать с промыслом Божиим, с Его ролью, замыслом в этой страшной трагедии. Если имя Ему Любовь, то как это всё объяснить, соединить?

Я был должен…

Но я – лишь молодой священник с совсем коротким жизненным опытом. Я очень слаб, я ничего не могу, я не хочу выходить из машины. Ну что же я им скажу, чтобы не оскорбить, не обидеть в такой момент пустым словом, пусть высоким, но пустым. Чуть-чуть не так – и в этом зыбком положении, когда все нервы натянуты как струна, необдуманное слово может не утешить, оно может оскорбить, убить.

Они, наверное, тогда плохо разбирали слова. Передо мной были два получеловека: полумама и полупапа над маленьким гробом.

Полу – потому что они сознанием только наполовину были здесь. Они были как пьяные, как в тумане. В критической ситуации включилась защитная реакция организма: притупилось сознание. Иначе сердце бы разорвалось, оно не перенесло бы проблемы в полном объёме, во всей остроте.

Я должен был, мне сказали, что я обязан их утешить. Ничего я не мог. Просто молился, старался читать ровно, лишь бы самому не разрыдаться и не усугубить и без того тяжелую ситуацию.

Прочитал, пропел отпуст, аминь. И всё, что смог сказать, я сказал в несколько слов: «Ваш маленький сынок сейчас там, где не плачут, не оскорбляют, не делают больно, где не убивают детей. Он теперь там». И всё.

Тогда мои слова закончились. Но именно тогда передо мной стали вставать вопросы: «Почему?» Вопросы, которые человек всегда задавал Богу в ситуациях критических, тяжелых, невыносимых, когда эти вопросы человек уже не задаёт, он их кричит вверх! Кричит с укором, с упреком, даже со злобой! Ну почему?

Ведь имя Тебе – Любовь! Ведь Ты всё можешь! Почему же, ответь.

ПОЧЕМУ?

Я стал задавать вопросы, а ОН постепенно, очень терпеливо стал на них отвечать. Начиная с самых простых, грубых, до более тонких, духовных.

Я стал отчасти понимать некоторые ПОЧЕМУ. Это делает меня немножко сильнее, непротиворечивее в сторону Его. А иногда даже, когда моя грубость бывает способна заглянуть в тонкие моменты Его промысла о человеке, сердце способно смягчиться признательностью, благодарностью к Нему! Даже в минуты скорби и несчастья становится способным сказать: «Слава Богу за всё!»

Итак, почему же?

С самого простого.

Почему вообще существует боль? Для чего?

Если человек создан для радости благим Творцом?

Вот именно потому.

Чтобы быть в радости, нужно находиться в условиях, дающих эту радость, и, наоборот, нарушая, разрушая принципы радости, мы получаем её отсутствие, то есть скорбь.

Человеку после грехопадения трудно об этом рассуждать своим огрубевшим умом, а иногда просто не хочется трудиться ленивым сердцем над этими вопросами. Пусть всё течёт, как течёт. Но когда Бог не может объяснить через разум, достучаться в сердце человека в его грубом, скотском состоянии, Он бывает вынужден действовать через инстинкты, один из которых называется инстинктом самосохранения.

Почему в физиологию человека заложена зубная боль? Потому что не будь её, наших зубов хватило бы на неделю, может, на месяц. Мы грызли бы кости, камни, гнули железки и лишились бы своих зубов.

Но любящий Бог, когда мы не слышим Его тихого голоса, начинает кричать нам через эту боль: «Стой! Остановись! Так нельзя, опасно для тебя». Также любая другая физиологическая боль, например, боль в сердце. Мы можем бежать к какой-то цели, бежать-бежать, ускоряться, исчерпав резервы организма, дойдя до критической фазы, когда сердце может просто надорваться и лопнуть, и в этот момент Господь кричит нам через сердечную боль: «Стой, чадо, остановись, сейчас ты надорвешься, присядь, отдышись, Я беспокоюсь о тебе!»

Так во всем с любой физиологической болью.

Но и с душой то же самое. Любое нарушение нравственного закона принесет боль. Боль как крик от Него: «Чадо, так нельзя, противоестественно, остановись!»

Боль предательства, боль ревности, зависти, обиды, боль гнева, как отсутствие мира в сердце, и так далее.

Иногда любящие родители, наблюдая, как чадо, делающее первые шаги в жизни, не имея опыта боли, упорно лезет туда, где опасно. Так вот, мама и папа, не находя средств в одолении упрямства своего карапуза, позволяют ему малый опыт своеволия. Пусть его слегка ударит, чтобы потом был осторожней, внимательней, сохранней. Сердце родителя разрывается от детского плача, но он идёт на это в малом, чтобы потом не хлебнуть полной чашей в большем.

Все просто и понятно, но есть еще ПОЧЕМУ!

Почему страдают праведники, почему невинные?

ПОЧЕМУ?

Почему Христос зовет нас в Царствие Небесное и тут же предлагает крест?

Почему Его радость в антиномии проходит через крест?

Это очень сложно для нас, более того, противоестественно. Господи, мы не можем Тебя понять, а, не поняв, как принять?

ГОСПОДИ, ПОЧЕМУ?

Перед моими глазами стоят родители молодой девушки, которая покончила с собой. В молодом, цветущем возрасте ещё бы жить да жить и вдруг… В последнее время это случается всё чаще и чаще. Я боюсь осудить, поэтому пытаюсь понять, почему она или он стали способны на этот шаг. Но шаг этот – всего лишь миг. Что было до того, как человек переступил этот порог? Бывает так, что до этого, уже давно он умер. Он еще ходил, моргал, передвигался в пространстве, ел, пил по инерции, но душа уже переступила точку невозврата, и самоубийство было уже логической точкой.

Любая болезнь сопровождается болью как сигналом, как набатом: ты болен, нужно срочно лечиться, иначе летальный конец. Болезнь души тоже сопровождается болью и часто даже более сильной, чем боль физическая. И тогда кажется, что лучше бы болела рука или нога, но только не душа. Эта боль в своих критических фазах может доходить до того, что становится сильнее, чем естественный для человека страх смерти. Бывает так невыносимо, что смерть видится как выход.

Другое дело, куда ведёт этот выход. Но человек об этом не думает, ему очень больно, и поэтому ему нужен быстрый выход.

Она болела и поэтому умерла. Но в чём её нездоровье, почему? Я позволю себе высказать одно понятие, которое на первый взгляд покажется безумием. Но я говорю именно так. Её негативный опыт боли, который привел к страшному концу, случился вследствие отсутствия позитивного опыта боли.

Вот эту безумную фразу я и хочу сейчас объяснить.

Мы возвращались из паломничества со Святой Афонской Горы. Прошедшие дни поставили перед моим попутчиком, человеком не глубоко воцерковлённым, много вопросов, о которых он думал и спрашивал меня.

В частности, мужчина не мог понять причин, целей такой крайней аскезы, с частными примерами которой нам довелось столкнуться: «Я не понимаю, зачем чрезмерно подвизаться. Ну, молились бы для души, трудились в радость. Зачем усугублять, почему на грани?»

Так вот, дорогой мой, почему; постарайся понять, что я тебе скажу: их цель, их радость, как и наши с тобой, состоят в соединении с Богом, там Рай в Боге, там наслаждение – Царствие Небесное.

Но соединиться с Ним мы можем только по подобию, когда мы становимся подобны Ему в свойствах своей души. Подобное соединяется с подобным и, наоборот, противоположности отталкиваются.

Нас можно взять в Рай, искусственно поселить в нём, но если наше внутреннее состояние будет противоположно Богу, мы не найдем там покоя. Мы будем в противоречиях, а противоречия принесут дискомфорт и боль, и Рай станет адом. Так вот, соединиться с Богом мы можем только по подобию.

А если Он – Любовь?

И в чём главное свойство любви, я бы сказал, её смысл?

В жертвенности.

Жертвенность – главная примета, через которую мы можем увидеть присутствие любви, её наличие, качество. Только там, где есть жертвенность, есть любовь. Иначе всё – иллюзии, обман, что-то другое. Мать жертвует своим сном, силами, привычками, здоровьем ради любимого дитя. Она его любит, поэтому иначе не может – это закон любви. Она даже умрёт за него, не раздумывая, потому что иначе просто не может быть, она пленница любви. И этот плен, хоть и бывает тяжёл, подчас невыносим, – он доброволен, он желанен.

Я скажу больше: он приносит радость. Как искренне любящий молодой человек мечтает не только говорить слова любви, он жаждет подвига за неё, страданий, он желает умереть за неё. Потому, что его настоящая любовь понуждает его к действию, и это действие – его радость, его смысл.

Но наше богоподобие, наше состояние любви не должно быть иллюзией, философской идеей. Оно живет, действует только в бытии. Любовь должна проявляться, она должна быть. Она должна стать нашим БЫТИЕМ со всеми своими свойствами и приметами, главной из которых является жертвенность.

Хочешь быть Моим учеником, бери крест и следуй за Мной. Господь не говорит: не хочу тебя видеть без креста – просто ты будешь не подобен Ему. Ты будешь другим, ты не будешь любовью, которая не бывает без жертвенности.

Святые, понимая это, очень глубоко, чутко переживая, искусственно, через аскезу принимали на себя подвиг жертвенности. Они стимулировали этим в себе жертвенность, воспитывали, дергая за её струнки, тревожили эти стороны души, чтобы воспитывать её в себе, взращивать.

Жертвенность – это пища нашего богоподобия, энергия.

Святые это понимали, желали, искали.

Но наши души, простые, смертные, тоже должны иметь эту пищу, энергию. Иначе статическое состояние нашего внутреннего мира станет болотиться, загнивать, умирать, приведёт к непоправимому. То есть наша жизнь есть постоянное умирание через жертвенность. Проявление нашего настоящего бытия, бытия по Богу в умирании ради Христа.

Это – настоящая жизнь, смысл.

Теперь я понимаю смысл, причину страданий.

Душа, способная страдать, находящаяся в жертвенности, – это живая душа, в ней есть любовь, в ней живет Бог, в ней происходит жизнь, в ней есть смысл.

Я стал задавать вопросы, а ОН постепенно, очень терпеливо стал на них отвечать. Начиная с самых простых, грубых, до более тонких, духовных.

В середине ХХ века во время страшной мировой войны, когда человечество допускало ужасные, страшные действия в отношениях между отдельными личностями, между народами, странами, людские жертвы исчислялись миллионами: гибли старики, женщины, дети. В это ужасное время в тогда ещё молодом иеромонахе Софронии (Сахарове) тоже родился вопрос. Вопрос как протест, вопрос как крик туда, вверх –

ПОЧЕМУ?

Господи,

ПОЧЕМУ?

Почему мне, грешному, ничтожному жалко, невыносимо?

А где же Ты? Почему Тебя нет? И тогда он увидел Бога, распятого на кресте, Который сказал отцу Софронию: «Разве ты распялся за них?»

Он увидел Христа не того, исторически далекого в двухтысячелетней давности, Который когда-то распялся за нас. Он увидел Христа сегодняшнего на том же кресте, в той же жертве.

Это не Он заставил людей воевать, убивать, зверствовать. Он всего лишь оставил их в своей воле. Оставил, чтобы достучаться до сердец человеческих. Чтобы докричаться до них. Бедные мои, несчастные, поймите вы, наконец, как вы больны. Вам совершенно нельзя жить самим: как вам кажется правильным, как хочется. Вы обязательно начнёте все делать не так, начнёте ссориться, враждовать, убивать. В вас это есть. Во всех, во всех, … в каждом.

Вместе с матерью замученного младенца туда, вверх, с протестом кричала и мать маньяка: «Господи, почему? Ведь он был прекрасным малышом, добрым подростком, почему он стал таким и совершил то, что совершил?»

Почему?

Почему?

Почему?

Потому, что это есть во всех нас после грехопадения. Мы в ненормальном состоянии, мы все способны на грех, на убийство. Бог сдерживает наше буйство, и мы в благополучии начинаем думать, что всё хорошо, благополучно. Наш инстинкт самосохранения притупляется, кажется, что всё идёт само собой, всё в порядке.

И тогда, чтобы всколыхнуть в нас остроту видения проблемы, Он не наказывает, Он просто отходит в сторону, и мы начинаем наказывать сами себя, доходить до ужасного, и в этом ужасе начинаем кричать:

ПОЧЕМУ?

Почему Ты оставил нас?

Потому, что победа еще не одержана, поле битвы – сердца наши, и Бог не может без нашего добровольного участия одерживать победу. Он связан нашей свободой. Он может только кричать нам, упрашивать нас, предлагать помощь.

Господь кричит нам о том, что положение очень серьёзное, настолько критическое, что Он не сходит с креста, и Он на кресте не за Себя, а за наши же проблемы. И как две тысячи лет назад там, на Голгофе, опять получает плевки от людей.

Плевки и обиды, непонимание того, что во всех бедах виноваты сами люди. А Он кардинально не может ничего исправить без нашего участия, без нашего труда.

Возвращаясь памятью туда, на то отпевание младенца, я невольно ставлю себя на место его родителей, на место его самого, на место матери убийцы, на место маньяка, и везде мне находится место, потому, что я человек. Человек ещё с маленькой буквы, тот, в котором есть поражение природы. Есть болезнь страшная, ужасная. И если я увижу это очень остро, чутко и буду лечиться с помощью Божией, то есть соблюдать Его рецепты, Его предписания, я смогу её победить. И, наоборот, если всё будет пущено на самотек, болезнь будет прогрессировать, развиваться, и произойдет ужасное – из богоподобного существа я могу стать скотом, зверем, уродом.

Процесс выздоровления предполагает принятие горьких лекарств, процедур, соблюдение режима. Всё это ограничивает мою свободу, моё «хочу». Но и даёт результаты. Я начинаю чувствовать себя хорошо, у меня повышается настроение, появляется чувство радости, и вместе со мной радуются и мои близкие, и мой Доктор – Господь Бог.

Ему же слава во веки веков. Аминь.

[Алла Юр.]

Ю.Н.Вознесенская " Я строю небесный дом для любимой." ;" https://azbyka.ru/fiction/utoli-moya-pechali/#n2 Неужели так бывает???

[о.Николай]

“ЩАС Я МАМКИНОЙ ИКОНЕ ГЛАЗА ВЫКОЛЮ!…”

Потрясающая эта история произошла в далёкие уже семидесятые годы двадцатого века в одном из сёл Донетчины. Название села мне, к сожалению, неизвестно.
Жила семья: муж, жена и дочь-школьница. Назовем их Горюновы. Жили небедно. Работали в колхозе, хозяйство держали приличное. Любили, вроде бы, друг друга. А счастья не было.
Беда была в том, что хозяин частенько напивался до невменяемости. И тогда становился агрессивным, ревнивым и нетерпимым, да еще и жестоким. Нередко мать с дочерью спасались бегством, ночевали у родственников или соседей.
Впрочем, дочку отец очень любил и никогда не бил, – даже в нетрезвом состоянии. Но девочка жалела мать и, поддаваясь материнским просьбам, проявляла солидарность, часто убегая вместе с ней.
Если поёт во всю глотку – надо бежать из дому.
В тот вечер они занимались своими делами – мать по хозяйству, дочь уроками. А сами прислушивались: не слышно ли знакомого пения на улице. Если поёт во всю глотку, значит надо хозяйке бежать из дому огородами. За делами они, как часто бывало, прозевали приближение пьяного хозяина и услышали, когда тот ревел свою песню на подходах ко двору. Мать схватила кофточку:
– Побежали быстрей, Оксана!
– Не могу мам… – отозвалась виновато дочка от своего столика.
– Уроков на завтра много. Ты беги, меня он не тронет. Не бойся, я ж не сама, а с Матерью Божией остаюсь, – показала она на икону, висевшую над столом.
– Ну, ладно, я побегу… – суетливо и в свою очередь тоже виновато сказала мать и, хлопнув дверью, мелькнула за окном.
Через минуту-другую в дом ввалился пьяный отец. – Где мамка?! Сбежала, падлюка!? Ну ничего, я ей всё равно устрою! А ты, доця, чем занимаешься? Уроки делаешь? Ну делай, делай, я тебе не буду мешать. Он ушел на кухню, загремел там кастрюлями – ел. Потом опять зашёл к дочери: – А где мамка? Смылась? Ну я ей всё равно… А ты, Оксанка, шо делаешь? А, ну делай, не буду тебе мешать!…
Но бес крутил несчастным пьяницей вовсю: уж очень хотелось сделать какую-нибудь пакость жене, – прямо невмоготу.
– Во! – подскочил он радостно от пришедшей в башку идеи. Схватил острые ножницы, подставил стул, полез на него:
– Щас я мамкиной иконе глаза выколю! Будет знать, паскуда-мамка, как… это самое… На слезы дочери и робкие ее мольбы не делать этого отец внимания не обращал. Раскрыв острые ножницы, он победоносно ткнул Божией Матери в один глаз, сладостно провернул там острый конец. Потом тоже проделал со вторым глазом.
Не успел он после экзекуции сложить ножницы, как за спиной истошно, словно ошпаренная кипятком, закричала вдруг Оксана. Схватившись руками за глаза, она сидела на полу и, мотая головой, рыдала от какой-то, по-видимому, нестерпимой боли.
– Что с тобой, доченька?! – с ужасом смотрел на нее мгновенно протрезвевший отец, боясь услышать то страшное, о чем он уже догадывался.
– Глаза! – громко рыдала дочь. – Режет глаза! Я ничего не вижу! По нормальной человеческой логике этого не могло быть. Но он уже знал, что дочь ослепла по его вине. Это он, пьяная мразь, выколол глаза единственному своему чаду, которое он, как ему казалось, любил больше всего на свете. Хотя он даже не притрагивался к ней этими ножницами. И ничем уже нельзя ей помочь, – ничем. А дочь кричит так, что скоро прибегут соседи, а потом и жена… И… И тогда он пошел в сарай и повесился…
Мужа хозяйка похоронила и остались они вдвоем со слепой дочерью. Медики ничем помочь не смогли, глаза девочки были безнадёжно повреждены острым предметом, – они и в самом деле были словно выколоты, хотя их никто не выкалывал.
Знающие люди посоветовали матери искать Божьего человека, способного вылечить икону Божией Матери. Оказывается, и такое возможно. Тогда дочь прозреет. Два года ездила мать по церквям, соборам и монастырям. После возвращения из поездок говорила соседкам и знакомым:
– Что творится бабоньки! Вырождается и теряет силу церковь! Раньше, говорят, были старцы великие, умеющие исцелять человека даже на смертном одре… А сейчас нет их по грехам, говорят, нашим и церковным!… Да, немало повидала и услыхала женщина всякого, но помочь ей в исцелении иконы и дочери – никто не мог. В отдалённом скиту нашла старца.
Но Отец Небесный и Матерь Божия услышали молитвы страдающей матери. В каком-то отдаленном скиту нашла она старца, который согласился помолиться об исцелении иконы с выколотыми у Богоматери глазами.
– Хорошо, мать, – выслушав ее рассказ, внимательно взглянул на исстрадавшуюся женщину бородатый старец,
– я помолюсь об исцелении иконы и твоего чада.
Но при одном условии: ты будешь молиться со мной, не выходя отсюда, столько, сколько будет нужно. Ты согласна? Мать, конечно, согласилась.
И они начали молиться. Вначале старец указывал ей то в одной, то в другой книге нужные молитвы и она горячо, со слезами, творила их вместе со старцем. А потом она молилась вместе с ним уже без чтения напечатанных текстов. Она потеряла ощущение времени, словно воспарила в мир иной, ангельский. В чудный мир Божественной благодати, где душа парит в неземном блаженстве, не нуждаясь ни в пище, ни во сне, ни в иных естественных для плоти потребностях.
В какой-то момент увидела яркий, не ослепляющий свет, ощутила благоуханный запах роз и прилив удивительной, ни с чем несравнимой радости. До нее четко доносился голос старца, который с кем-то разговаривал. Но голоса его собеседника она не слышала, не понимала смысла слов старца.
Пришла она в себя от лёгкого прикосновения руки старца.
– Видела, матушка, Царицу Небесную?! – радостно спросил он, словно источая тот благодатный неземной свет.
– Нет? Ничего, душа твоя видела и беседовала с нашей Небесной Заступницей и Целительницей. Матерь Божия благословила икону на исцеление. Приедешь домой, пригласи соседей-односельчан и прочитай с несколькими из них вот эти молитвы. Верь всем сердцем в милосердие Божие и дочь исцелится. На прощание старец спросил у нее с улыбкой:
– Как думаешь, матушка, сколько мы с тобой молились?
– Думаю, часа три… Хотя я смогла бы еще столько же молиться. Такую радость и благодать никогда еще не испытывала, – ответила радостно мать и смущенно добавила.
– Колени совсем не заболели, хотя дома я не могла больше пятнадцати минут на них выдержать.
– Насчет радости и благодати это ты верно заметила, матушка! – подтвердил старец.
– Только молились мы с тобой не три часа, а три дня и три ночи. Трое суток, выходит!
– Как?! – потрясенно выдохнула мать и зачем-то выглянула в окно, где набирал силу очередной летний день.
– Неужели трое суток: без еды, питья, сна, даже без туалета?! А откуда тогда столько радости и энергии?
– А от Бога, милая моя, от Бога! – счастливо засмеялся старец.
– Всё ведь от Него… Когда она взяла в руки икону, то увидела, что дырочки от проколов на глазах Божией Матери заметно уменьшились, но не исчезли. Мать вопросительно взглянула на старца…
– Сделай так, как я сказал! – твердо ответил он. – И не теряй веры.
Вернувшись домой, мать так и сделала. Собрала десятка два живущих поблизости односельчан. С несколькими из них прочитали вслух отмеченные старцем молитвы. Когда закончили последние из них, – воцарилось молчание.
И вдруг пронзительно, как от острой боли, закричала дочь, а потом радостно:
– Ма-ма! Ма- ма…Вижу, мамочка, вижу! Плакали и обнимались мать и дочь, плакали и обнимались и те, кто читал молитвы, да и у всех присутствующих глаза были мокрыми от слез. Дырочки от проколов в глазах Божией Матери на иконе тоже.
Данным рассказом поделился протоиерей Анатолий Цыгарь

[valerii]

https://my.mail.ru/community/blog_werth ... /1332.html ПЯТОЕ КЛЕЙМО. Тайна Сергиева Посада (о вскрытии мощей прп. Сергия Радонежского) В фильме рассказывается история о сохранении главы преподобного Сергия Радонежского, одного из самых почитаемых русских святых. В 1919-20 годах советской властью была развернута антирелигиозная кампания, в результате которой были осквернены мощи многих святых. В эти годы при участии выдающегося ученого и богослова отца Павла Флоренского и патриарха Тихона была подменена глава мощей Сергия Радонежского. Долгие годы о местонахождении подлинной святыни знали только несколько человек.
Принимают участие внуки Павла Флоренского - отец Андроник (Трубачев) и Павел Флоренский, известный ученый-геолог.
Фильм 1-й. Тайна Сергиева Посада.
Фильм 2-й. Приближение к тайне.

Режиссер: Наталия Сологубова, Михаил Либин, Андрей Дундуков
В фильме снимались: внуки Павла Флоренского - отец Андроник (Трубачев) и Павел Флоренский, известный ученый-геолог
Год выпуска: 2001