Я хочу обратить внимание на одно любопытное обстоятельство: в тот момент, когда началась эта апокалипсическая эпоха нашей истории, в России существовала многогранная, глубокая культура: искусство, философия, богословие – то, что называется «серебряный ренессанс». Поразительным образом эта тонкая и глубокая культура оказывалась в высшей степени невосприимчивой к тому вопросу, о котором я сказал, очень не склонна хоть как-то на него ответить. Ее представители либо давали очень поверхностные, совершенно не удовлетворяющие нас ответы, либо уходили в какое-то другое измерение и от ответа отказывались. Конечно, когда они сами попадали под шестеренки этого механизма, они передавали те чувства, которые они испытывали, своими – высочайшими – художественными средствами – «Муж в могиле, сын в тюрьме...» – но это было, так сказать, фактологическое описание, которое показывало еще раз трагизм и драматичность того, что происходит, но никак не было даже попыткой его осмысления.
Мне приходят в голову, как исключения, только Блок и Замятин. Может быть, есть и другие, кого я не вспомнил или не знаю, но картина общая, мне кажется, такова. Например, в 1917 г., когда можно было просто думать, что Россия кончилась и совершается ее агония, мудрый и тонкий богослов о. Сергий Булгаков написал одно из самых своих глубоких произведений «Свет Невечерний». В этой книге только по одному подстрочному примечанию можно узнать, что книга написана в 1917 г., а не на десять, не на двадцать лет раньше. И подобная позиция была для той культуры типичной! По-видимому, произошел как бы геологический переворот в области духа. Человечество существовало до того и в историческом времени двигалось в каких-то определенных пластах бытия, его контакты с другими пластами были редкими и были делом избранных, исключительных людей. Произошли какие-то обвалы, совершенно новые пласты бытия вторглись в жизнь, и духовная жизнь протекала уже в этих новых условиях.
Старые приемы осмысления мира в этих новых условиях оказались недействительными. Надо было разработать совершенно новую систему представлений, с помощью которых можно было все это вместе воспринимать как некое разумное целое. Эта проблема с тех пор нас и мучила. Она обрушилась, пала на плечи поколения, которому принадлежал Даниил Андреев, и мучит нас до сих пор. И до сих пор мы об этих мучительных размышлениях слышим: то они угасают, то они вспыхивают... Одни говорят, что здесь возникло противоречие между производительными силами и производственными отношениями и из-за этого одни люди принялись стрелять другим в затылок. Другие говорят, что таков русский народ: это его извечное свойство – истреблять самого себя. Третьи говорят, что проявилась необыкновенно коварная личность. Но какая личность проявилась – тоже идет спор; одни говорят, что одна личность, другие – другая... Это показывает, что до какого-то понимания еще очень далеко. Оно вряд ли и возможно в каком-либо варианте логической, наукообразной схемы. Но, как мне кажется, Даниил Андреев пытался создать нужную для этого систему образов, концепций, как бы создать мир, в котором такая ситуация могла бы, по крайней мере, иметь смысл.
Действительно, если мы говорим, что имеем дело с трагедией, которая по своей жестокости не укладывается ни в какое наше представление о справедливости, о смысле, то другими словами это можно сказать так: мы столкнулись с новым аспектом проблемы зла, которого раньше не видели. Проблема эта очень старая, и сейчас только стало не модно ее так называть. Она стояла в центре мысли авторов античной трагедии, ей были посвящены многие размышления отцов Церкви. И, как мне представляется, вплоть до последнего времени, как бы ни была малорелигиозна или антирелигиозна цивилизация, она питалась в основном теми же представлениями, которые были созданы отцами Церкви. У них существовала очень разработанная и яркая концепция:
с их точки зрения зло не имеет самостоятельного существования, оно есть только недостаток добра. И человек попадает под власть зла через соблазны, то есть зло как бы не может являться самоцелью, но является недолжным путем в достижении вполне должных целей.
Отцы Церкви тонко проанализировали путь, которым проникает соблазн: последовательные стадии помысла, сдружения, страсти, борьбы и, наконец, пленения. Как кажется, наш век показал, что эта точка зрения есть истина, но не есть вся истина. В какие-то моменты, в которые роковым образом творится история, зло в историю врывается как самостоятельная сила, которая имеет и свою собственную логику, и собственную цель. Это чувствовал и Блок, например: «И век последний, ужасней всех, – Увидим и вы и я. – Все небо скроет гнусный грех, – На всех устах застынет смех. – Тоска небытия...» Согласно традиционной концепции, смерть, небытие есть крайнее зло, и вот он (Д.А.) утверждает, что она есть не случайность, а
может служить целью, к которой стремятся, о которой тоскуют.
С этой точки зрения зло сопоставимо с такими же автономными силами жизни, как добро и красота. Не в том смысле, что это вера в равновесомые силы, не в том смысле, как это утверждают дуалистические концепции: манихеев, богумилов или катаров, которые верили, что равны сила и власть злого и доброго бога, Чернобога и Белобога, борющихся за мир. Но, по крайней мере, зло и добро имеют внешнюю сходную структуру, внешне сходный механизм проявления в жизни. Например, в зле существуют свои таланты и свои гении. И точно так же, как в области религии через откровение, а в искусстве через вдохновение, они тоже способны к творчеству, созданию каких-то новых идей, концепций, другими словами, – новых
сущностей. Они способны к контактам с какими-то другими сферами, откуда они их заимствуют. Другие люди не способны к этому творчеству, но они способны воспринять результат этого творчества: так, как мы, в большинстве своем, не можем писать стихи, но способны воспринимать стихи, когда поэт их напишет. Эти все концепции и содержатся в какой-то мере и в «Розе мира» Даниила Андреева, и в его стихах.
...в «Розе мира» чувствуется наследие стандартных взглядов интеллигенции начала века. Например, если не симпатия, то всепрощение по отношению к революционерам террористического направления. Теперь-то мы знаем, что это такое – террористы. Для нас это убийцы, которые являются ущербными людьми, в них отсутствуют какие-то нормальные человеческие запреты, которые не дают здоровому человеку идти на такое зло. Унаследовано и раздражение, ненависть интеллигенции к русскому государственному строю: это концепция, согласно которой в основе всех трагедий русской истории лежит гипертрофия государственной власти, централизация и усиление русской власти... – эти положения Даниила Андреева трудно соотнести с глубиной всего остального. О них, может быть, не стоило бы и говорить, если бы хулители России, «русохулы», не переняли эту точку зрения. Они очень любят ею пользоваться. По-видимому, из всего Даниила Андреева они восприняли только ее, более высокий уровень его концепции они не способны оценить...
Этих проблем нет в его поэзии, хотя сочетание с «Розой мира» дает новое измерение тому миру, который в ней описан. В качестве примера я приведу одно его стихотворение, «Гипер-пеон». Оно посвящено все той же проблеме поиска формы для выражения духа нашего времени. Стихотворение говорит о том, что новая эпоха, в которую мы попали, провалилась, не может быть постигнута при помощи познавательного аппарата нашей цивилизации. Нужны новые концепции, мысли, совершенно новый строй сознания. Д. Андреев сравнивает это с новым стихом, который нужно создать, новым ритмом. Замечу, что некоторые историки (например, Арнольд Тойнби в его многотомном «Исследовании истории») определяли конечную цель изучения истории как выявление некоего ее скрытого ритма, отражающего ритм космоса.
Андреев говорит:
Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Злу всемирному соответствующий размер,
Не помогут во всеохватывающем вздохе
Ритмом выразить величайшую из химер.
И далее:
Я работаю, чтоб улавливали потомки
Шаг огромнее и могущественнее, чем людской.
Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалах
Была тяжесть, как во внутренностях земли,
Ход чудовищ, необъяснимых и небывалых,
Из-под магмы приподнимающихся вдали.
То есть он рисует картину каких-то геологических катаклизмов, выпустивших на свет чудовищ, скрывавшихся в недрах земли. Обращаясь к новому стиху – «Сверх-пеону», автор восклицает:
Наши судороги под расплющивающей пятою,
Наши пытки и наши казни запечатлей!
И свидетельство о склонившемся к нашим мукам
Темном демоне, угашающем все огни,
Ты преемникам – нашим детям и нашим внукам –
Как чугунная усыпальница, сохрани.
Я до сих пор помню, как впервые читал это стихотворение. Когда дошел до «склонившемся к нашим мукам», то мысль, забегая вперед, рисовала что-то вроде образа плачущей Богородицы, и он казался мне очень трогательным, сильным. Но образ «темного демона, угашающего огни», был совершенно неожиданным и поразил меня. Действительно, кроме, так сказать, внешних форм воздействия зла – мучительства, обмана, – существует и более глубинное его воздействие, когда оно убивает добро и красоту, «угашает огни». И если сейчас эпоха «пыток и казней» может быть (но лишь может быть!) для нас позади, то апогей «гашения огней» лишь приближается. В кино, театре, литературе появляется все больше произведений, где нет хороших, симпатичных людей, рисуется темный, безблагодатный мир. На нас надвигается образ жизни, в котором дети не будут знать ни колыбельных, ни сказок, а воспитываться на «мультиках по телеку», когда первая любовь, описанная Шиллером и Тургеневым, заменится половым актом, увиденным в кино, а любовь к своей родине, устарелый «патриотизм» уступит место более «прогрессивной» концепции космополитизма. Один видный атомник несколько лет назад рисовал картину мира, в котором из всех живых существ останутся лишь люди и бактерии. У нас на глазах действительно кто-то «угашает все огни» – один за другим.
Игорь Шафаревич. "О Данииле Андрееве. Выступление на вечере в ЦДЛ" (1990 год).
https://philologist.livejournal.com/9577124.html
