Житие преподобного Серафима Саровского
Составлено в 1999 году Александром Стрижевым по публикациям Валентины Александровны Зандер (1894-1989). Зендер В.А. - духовная писательница, иконописец и церковный публицист. Текст Жития преподобного Серафима публиковался ею в «Сергиевских Листках» за 1928-1929 годы. В 1953 году журнал «Вечное» (Париж) издал Житие отдельной книжкой. В основу настоящего сборника положено это издание.
Не ведали еще люди, какою радостью посетил Господь землю Свою, но возрадовались Ангелы, ибо явился на земле подобный им пламенеющий человек — Серафим. Местом рождения его избрал Господь.
Всю жизнь свою занимался Исидор постройкой каменных зданий, много построил он храмов Божиих, а на склоне дней своих предпринял постройку храма во имя Преподобного Сергия Радонежского. И в то время, как трудился он над сооружением этого храма, обрадовал его Господь радостью великой, даровав ему сына, младенца дивного, которому нарек он имя Прохор, в честь святого Апостола.
Через десять лет после начала постройки храма, в 1762 году, когда готова была уже нижняя церковь во имя преподобного Сергия, исполнилась мера жизни купца Исидора и отошел он ко Господу, оставив Прохора трехлетним младенцем на руках матери. Боголюбивая вдовица Агафия продолжала труды мужа по строительству Сергиевского храма, верхняя церковь которого была освящена в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Сама смотрела она за всеми работами, с усердием и молитвою трудясь для Господа.
Не книжными только словами, но и всей жизнью своей, Богу угодной, поучала она сына благочестию и чистоте и страху Божию. И благодать Божия была на младенце, с ранних лет охраняющая его. Однажды повела его с собой мать на постройку Сергиевского храма; взошел вместе с нею семилетний отрок на самый верх колокольни, оступился и упал с высоты на землю.
Не думала уже мать увидеть своего сына живым, но когда спустилась она вниз, отрок стоял на земле цел и невредим. Дивились все чудесному спасению его и видели руку Божию на нем. Один же юродивый, живший в городе том, сказал Агафии: «Блаженна ты, вдовица, имея сие детище, ибо будет оно крепким предстателем пред Святою Троицею и горячим молитвенником за весь мир». Исполнилось слово мужа того, и рос отрок, осеняемый славою Божией. Уже разумел он грамоту и к чтению Писания имел великое усердие, когда внезапно должно было прерваться учение его: недуг нежданный приковал его к одру, и не стало уже надежды на его выздоровление. В это время явилась больному отроку в сонном видении Царица Небесная и обещала его посетить и даровать исцеление. Поведал о сне том Прохор своей матери, и оба стали с верою ожидать его исполнения. В ту пору несли крестным ходом по городу Курску чудотворную икону Знамения Божией Матери, именуемую «Коренной», ибо при корне дерева была она явлена. Когда проносили икону по Сергиевской улице, где жила Агафия, у самого дома ее разразилась гроза, и внесли икону в Агафьин двор. Не медля вынесла она больного сына своего, приложила к иконе Божией Матери, и святую икону пронесли над отроком. С того часа восстал отрок от одра болезни и в скором времени исцелел совершенно.
Чудесно воздвигнутый Богоматерью, с еще большим рвением продолжал отрок Прохор свое учение. Ежедневно читал он Часослов и Псалтирь, Библию, Жития святых угодников и прочие духовные книги,— не прилежало сердце его ни к чему мирскому, а только к Божьему. Более всего возлюбил он постоянное пребывание в храме, неоскудевающую молитву и, в часы уединения, непрестанное размышление о Боге. Любил он также собирать к себе детей, сверстников своих, говорить с ними о Боге и вместе читать духовные книги. И дети любили чудного отрока и с охотою приходили послушать его, потому что всегда бывал он весел и радостен.
Были у Прохора старшие брат и сестра. Брат Алексей имел в Курске свою лавку; он стал приучать к торговле своего юного брата по мере того, как тот начал приходить в возраст. Уже не мог Прохор, как раньше, ежедневно посещать Литургию и вечерню, потому что весь день должен он был проводить в лавке, помогая своему брату. Но не приходил он от этого в уныние: вставал на рассвете, а зимою и до света, и ходил в церковь молиться за утреней; в праздничные же и воскресные дни продолжал усердно заниматься духовным чтением. Через молитву и чтение все более настраивалось сердце юноши на духовное бодрствование, открывались очи его на духовное видение и разгорался дух его огнем Божественным. Среди суетного мира начал ходить он, как в области райской: когда глаз его видел какую-либо вещь мирскую,— ум созерцал в ней истину духовную, и от всего мирского, что ему было поручено, собирал он сокровище небесное. В купле и продаже и в приобретении земных товаров усматривал он образы жизни человеческой, через которые устрояет Господь дело нашего спасения. В зрелом возрасте и даже до самой смерти любил он вспоминать эти образы и в беседах рассказывать все то, что открылось ему через них в это малое время, когда юношей служил он приказчиком у своего брата. В ту пору юности его, когда возрастал и креп его дух в стоянии пред Богом, послал ему Господь в собеседники того самого юродивого, который еще давно предсказал матери его о нем. Этот Божий человек стал его другом и советником, много способствуя сердечному желанию Прохора всю жизнь свою отдать на служение Господу и посвятить ее иноческому подвигу. В этом стремлении своем юноша Прохор не таился ни от матери, ни от сверстников,— не могла свеча возжженная сокрыть света своего, и не мог быть незримым пламень, огненным столбом из сердца его возносимый. Мать знала о заветном желании сына и не противилась ему, свыкаясь с мыслью о разлуке с ним. Знали и сверстники, к чему прилежало сердце его, ибо не избегал он бесед с ними о том.
Намного верст кругом сияла Саровская пустынь. Слава ее доходила до Курска,— немало было в ней и курских людей; сам настоятель Сарова, отец Пахомий, был из числа их. Много лет слушал юноша Прохор рассказы о той пустыни, и к ней много лет устремлялся он духом. Настало время, и Прохор испросил благословения от матери на иноческий путь. Мать благословила его медным крестом с Распятием, и Прохор положил носить тот крест открыто на груди и никогда, до самой смерти, с ним не расставался. Юного Прохора влекла к себе Саровская пустынь, но ему хотелось сперва проверить свое решение о выборе места для подвигов. Для этого отправился он в Киев, чтобы в Печерской Лавре — колыбели русского иночества — помолиться у святых мощей первых русских иноков Антония и Феодосия, а затем принять наставление, благословение и указание от какого-либо старца, опытного в духовной жизни. Вместе с ним пошли и его друзья.
В Киеве Прохор узнал об одном дивном подвижнике, старце Досифее, который спасался в Китаевской пустыни, верстах в десяти от Лавры, и отправился к нему за советом. Увидя юношу и провидя в нем избранника Божия, старец одобрил его намерение принять иночество и указал ему на Саровскую пустынь, как на место его подвигов. «Гряди, чадо Божие, и пребуди тамо,— сказал он юноше,— место сие будет тебе во спасение; с помощью Божией скончаешь там земное свое странствование; только старайся стяжать непрестанную память о Боге в постоянном призывании имени Божия, и вселится в тебя Дух Святый и управит жизнь твою во святыни».
С великой радостью вернулся юноша в Курск и здесь провел еще малое время с матерью и родными. По временам ходил он в лавку брата и вел там беседы с теми, кто приходил поговорить с ним, узнать о святых местах и послушать чтение. Торговлей он уже не занимался, отказавшись от своей части наследства. Когда пришел час его, взял он котомку на плечи и посох в руки и с благословением материнским поспешил туда, куда указал ему идти прозорливый Досифей. Было ему в ту пору 19 лет. Согласились идти вместе с ним и двое из его друзей, ходивших с ним в Киев; двое других ушли еще ранее.
Был вечер накануне праздника Введения во храм Пресвятыя Богородицы, 20-го ноября 1778 года, когда Прохор вошел в Саровскую обитель. Обитель стояла далеко от больших дорог и проездных путей; долог и труден был путь к ней через дремучие леса. Строителем в Сарове был в то время старец Пахомий, инок святой и богоугодной жизни. Родом из Курска, он знал в молодые годы родителей Прохора и возрадовался, увидя сына их во вратах обители. Узрев в нем истинное желание иночества, он с любовью принял его, определил в число послушников и поручил руководству иеромонаха Иосифа, казначея обители. Сначала Прохор находился в келейном послушании отца Иосифа. С усердием исполнял он как свое послушание, так и все монастырские правила и уставы, и вскоре назначен был сначала в хлебню, потом в просфорню, а затем в столярню. В столярне нес он послушание несколько лет, вырезая кипарисные кресты и делая кресты для могил. Усердие его было так велико и умение настолько искусно, что за ним установилось название «Прохора-столяра». Был он силен телесно и крепок здоровьем, а потому выполнял и общие для всей братии работы — заготовлял дрова для монастыря, рубил лес и вместе с братией сплавлял его по реке. Во время этих послушаний или келейного рукоделия на устах его и в сердце была постоянно молитва Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Бесед с братией Прохор старался избегать, чтобы внешним молчанием достигать внутреннего мира. Соединяя молитву с трудом, он вел непрестанно беседу с Самим Господом. Теплотою благодати Божьей наслаждался и питался дух его и согревалось его сердце.
После послушания в столярне был он сделан будильщиком, а после того переведен на послушание пономарское. К церковной службе приходил он раньше всех и уходил последним, во время Богослужения проливая источники слез. Стоял он всегда неподвижно на определенном месте, с глазами, опущенными вниз, сопровождая слышимое пение и чтение умной молитвой. Вне храмовой молитвы у себя в келлии выполнял он положенное на каждый час дня и ночи правило преподобного Пахомия Великого.
Это правило, по заповеди Ангела святому Пахомию, следовало совершать двенадцать раз днем и двенадцать ночью. По наставлению старца Иосифа Прохор совершал это правило с самого поступления в Саровскую пустынь. По совершении правила, если не было рукоделия, он занимался чтением. Главным образом читал он Евангелие, Апостольские послания и Псалтирь, а затем и Творения святых Отцов: Василия Великого, Макария Великого, преподобного Иоанна Лествичника, Четьи-Минеи Димитрия Ростовского и др. Читал он, всегда стоя перед иконами, в молит венном положении и называл это бдением. Бдение это совершал он всегда в уединении для того, чтобы весь ум углублен был в истины Писания и принимал от него теплоту. С самого поступления в обитель Прохор соблюдал крайнее воздержание в пище, но не изнурял своего тела до того, чтобы оно потеряло способность быть другом и помощником душе. Пищу он принимал один раз в день, в среду и пятницу же пребывал вовсе без пищи. Спал в ночи 4 часа — 10-й, 11-й, 12-й и час за полуночь. Видя таковые его подвиги и труды, начальные старцы обители, Пахомий и Иосиф, радовались о нем и почтили его особым доверием, редким в монастырской жизни для новоначального послушника, каким был тогда Прохор. Они не только усердно пеклись о том, что было полезно его душе, но и ничего от него не утаивали. Когда заметили они все более возраставшую ревность Прохора к уединенному и безмолвному пребыванию, то благословили его в свободные от послушания часы оставлять обитель и уединяться в лес. В глухом Саровском лесу спасались в то время многие подвижники: игумен Назарий, иеромонах Дорофей, схимонах Марк и другие. Возжелав также всем сердцем пустынного жития, юный Прохор выбрал в лесу уединенное место, построил себе шалаш и в нем, как бы в пустыне, предавался молитве и богомыслию.
Позавидовал враг чистому житию юного послушника и начал искушать его печалью и скукою, унынием и малодушием. Скука особенно нападала на инока около полудня, и диавол внушал ему помыслы выйти из пустыни и с кем-нибудь поговорить, представляя, что не иначе можно избавиться от скуки, как беседуя с другими, или развлекал ум его во время молитвы и чтения для того, чтобы сделать его праздным и бесплодным. Когда же не удалось то диаволу, старался он навести на него уныние, наполняя всю душу его безотчетным и мучительным страданием. Но когда и этим не удалось ослабить его, диавол насылал тогда на него беса малодушия, стараясь тем отлучить его от Бога и ввести в исступление. Но чем более восставал враг, тем сильнейшую брань воздвигал на него Прохор и тем пламеннее становился его дух. И отходил враг от святого инока, подвизавшегося непрестанной молитвой и постом.
Чтобы еще более укрепить дух праведника Своего, Господь подверг тяжкому испытанию и плоть его и допустил напасть на нее лютой болезни, именуемой водянкой. Три года страдал Прохор, сперва перемогаясь на ногах, а потом уже слегши на одр. Тело его распухло и лишилось движения. Но ни единого слова ропота никто не слыхал от него. Лишь слова молитвы шептали уста его, а ложе свое он орошал обильными слезами. Ему казалось, что по делам его послал Господь эту болезнь, дабы чрез нее ослабели его человеческие страсти. И не будучи уже в состоянии понудить тело свое на поклоны, он старался с терпением и благодарением переносить свою болезнь, чтобы она вменилась ему вместо подвига. Неотлучно находился при нем строитель обители, отец Пахомий, а отец Иосиф, духовный руководитель его, прислуживал ему, как послушник. Со страхом видели Саровские старцы, что болезнь Прохора все усиливается, и, опасаясь за жизнь его, предлагали позвать врача. Но Прохор, все упование возложив на Господа и на Пречистую Матерь Его, отвечал им: «Я предал себя истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери; если же любовь ваша рассудит, снабдите меня, убогого, Господа ради, Небесным Врачевством»,— и просил его причастить Святых Таин. Тогда старцы оставили мысль о помощи земных врачей. Отец Иосиф отслужил о здравии больного всенощное бдение и Литургию, и вся братия собралась в церковь, чтобы помолиться о нем. Затем Прохора исповедали и причастили Святых Тайн, которые принесли в келлию к одру его. После причащения больной сподобился чудесного видения. Царица Небесная, чудесно исцелившая его в раннем детстве и приведшая его в канун праздника Своего Введения во храм в святую Саровскую обитель, услыхала мольбы верного раба Своего, все свое упование на Нее возложившего, и Сама пришла, чтобы вновь исцелить его. В несказанном свете явилась Она с апостолами Петром и Иоанном Богословом и, указывая апостолу Иоанну на больного, сказала: «Этот Нашего рода». Потом Она правую руку положила ему на голову, а в левой руке держала жезл и этим жезлом коснулась правого бедра Прохора; на том месте сделалось у него углубление, и вся вода вытекла. После этого видения здоровье его стало быстро поправляться, и братия немало тому дивилась, ничего не зная о чудесном явлении.
Место же того явления навсегда сделалось для преподобного Серафима достопамятным. Когда келлия, в которой лежал он, была снесена и было приступлено к устройству на ее месте монастырской больницы с церковью при ней, Прохор взял на себя новое послушание — сбор пожертвований на построение храма — и отправился странствовать по России. Много городов обошел он в ту пору, побывал и в родном своем городе Курске, посетил могилу своей матери и виделся с братом Алексеем, от которого принял подаяние на храм. И тогда уже, при свидании с братом, 22-летний подвижник проявил дар прозорливости, открыв брату время его кончины.
Возвратившись в свою обитель, Прохор своими руками изготовил для больничного храма во имя святых Зосимы и Савватия престол из кипарисового дерева. Этот храм он более всего любил посещать до конца дней своих и в нем всегда причащался Святых Таин, памятуя свое чудесное исцеление и явление Царицы Небесной на месте сем. Прошло восемь лет с того времени, как Прохор вошел в Саровскую обитель, и было ему уже 27 лет. Он был росту высокого и сложением весьма мужествен. Лицо имел белое, нос прямой и острый, глаза светло-голубые под густыми бровями, взгляд проницательный, волосы светло-русые, усы длинные и густые и густую окладистую бороду. Имел он ум светлый, память острую, сердце милостивое, волю твердую и дар слова живой и обильный, а речь столь действенную, что слушатели получали от нее всегда душевную пользу.
Он был всеми в обители любим и от всех почитаем, особенно же строителем обители, отцом Пахомием, который любил его, как свою душу. Когда увидел отец Пахомий, что Прохор прошел достойный искус послушания и наступила для него пора принять иноческий обет, он постриг его 13 августа 1786 г. и нарек ему имя Серафим. Восприемниками его были старцы Иосиф и Исаия. В октябре того же года он был посвящен в сан иеродиакона и со дня посвящения в продолжение 6 лет и 10 месяцев всегда находился в служении. Без него отец Пахомий не совершал ни одной службы. Ночи накануне служения преподобный Серафим проводил в бодрствовании и молитве, а по окончании каждой службы долго оставался в храме, приводя в порядок священную утварь и ризницу. Господь, видя его усердие, подавал ему необычайную крепость, так что он не чувствовал трудов и, уходя в келлию для краткого отдыха днем, жалел, что человек не может беспрерывно, подобно Ангелам, служить Богу. При этом он был всегда весел. «Веселость,— говорил он,— отгоняет усталость, а от усталости ведь уныние бывает, и хуже его нет. Оно все приводит с собой». Поэтому всегда, даже в церкви на клиросе, он был веселым; когда братия уставали и уныние нападало на них, так что и пение не ладилось, он подбадривал всех веселым и ласковым словом, и они переставали чувствовать усталость. «Ведь дурное что говорить ли, делать ли нехорошо, и в храме Божием не подобает, а сказать слово ласковое, приветливое да веселое, чтоб у всех перед Лицем Господа дух всегда весел, а не уныл был — вовсе не грешно»,— говорил он. И в такой непрестанной благодатной радости и духовном веселии проходил он свой диаконский подвиг. Часто во время служения видел он Ангелов, сослужащих и поющих с братией. Они имели вид молниеобразных юношей, облеченных в белые и златотканые одежды, а пению их не было ничего подобного на земле. И сердце Серафима таяло, как воск, от неизреченной радости.
«Не помнил я ничего от такой радости,— говорил он,— помнил только, как входил в святую церковь да выходил из нее». Однажды удостоился он лицезреть Самого Господа Иисуса Христа, о чем он так рассказывал впоследствии: «Случилось мне служить с отцом Пахомием в Святый и Великий Четверток. Божественная литургия началась в два часа пополудни, и, обыкновенно,— вечернею. После малого входа и паремий возгласил я, убогий, в Царских вратах: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны», и, вошедши в Царские врата, навел на предстоящих орарем и возгласил: «и во веки веков». Вдруг озарил меня луч как бы солнечного света. Взглянув на сияние, я увидел Господа Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого в славе, сияющего неизреченным светом и окруженного, как бы роем пчелиным, небесными силами: Ангелами, Архангелами, Херувимами и Серафимами. От западных церковных врат Он шел по воздуху, остановился против амвона и, воздвигши Свои руки, благословил служащих и молящихся. Затем Он, вступив в местный образ Свой, что близ Царских врат, преобразился, окруженный Ангельскими ликами, сиявшими неизреченным светом во всей церкви. Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса Христа на воздухе, удостоился особенного от Него благословения. Сердце мое возрадовалось тогда чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу».
От этого видения отец Серафим мгновенно изменился видом и не мог ни с места сойти, ни слова проговорить. Тотчас подошли два иеродиакона, взяли преподобного Серафима под руки и ввели его в алтарь. Около двух часов стоял он там неподвижный. Лицо его изменялось поминутно: то покрывала его белизна, подобная снегу, то переливался на нем румянец. И долго еще он не мог ничего проговорить, созерцая в душе дивное посещение Господа. Только через некоторое время рассказал он старцам Пахомию и Иосифу о своем видении.
Ограждаемый Божией благодатью, праведный Серафим восходил из силы в силу, и исполнилось ему 34 года. Видя его подвиги и труды, отец Пахомий испросил благословение епархиальной власти и возвел иеродиакона Серафима в сан иеромонаха. В этом сане отец Серафим непрерывно продолжал священнослужение, ежедневно приобщаясь Святых Тайн. Через год после его посвящения Саровская пустынь лишилась своего строителя, отца Пахомия, который призвал к себе отца Серафима, преданного своего ученика, и сказал ему: «Я скорблю о сестрах Дивеевской общины- кто их будет назирать после меня?» По желанию умирающего, преподобный Серафим принял на себя попечение о Дивеевских сестрах и обещал о них заботиться.
Похоронив своего старца, преподобный Серафим, через две недели после его кончины, испросил у нового строителя, иеромонаха Исаии, благословение на пустынножительство. Основание Дивеевской общины, из которой образовался Серафимо-Дивеевский монастырь, положила около 1780 года помещица Агафия Семеновна Мельгунова. Отправившись на богомолье в Саровскую пустынь, она остановилась для отдыха в 12 верстах от нее в селе Дивееве; там в сонном видении явилась ей Божия Матерь и указала на этом месте воздвигнуть храм Ее имени. По совету Саровских старцев Пахомия и Исаии она устроила здесь женскую обитель. Отец Пахомий, руководивший духовной жизнью сестер и посещавший обитель, взял однажды с собой отца Серафима, бывшего тогда иеродиаконом. Мать Александра (Агафия Семеновна) была больна и, получив от Господа извещение о своей скорой кончине, попросила ее особоровать: прощаясь с отцом Пахомием, она слезно умоляла его не оставлять ее послушниц. Отец Пахомий обещал, что при своей жизни он не оставит их, а после него позаботится о них отец Серафим. По кончине игуменьи, старец Пахомий свято исполнял принятую на себя обязанность духовного окормления сестер и материального их обеспечения. Наступил канун праздника Введения во храм Пресвятая Богородицы. В этот день, шестнадцать лет тому назад Царица Небесная ввела Преподобного в обитель, и теперь Она повела Своего избранника на другой, уединенный подвиг, в глубину пустыни, где, по словам святителя Василия Великого, возносится фимиам совершенного умерщвления и кадило непрестанной молитвы.
Пустынная келлия, или «дальняя пустынька», как любил называть преподобный Серафим свое новое жилище, была деревянная избушка, состоявшая из печки, сеней и крыльца; ее окаймлял небольшой, огражденный забором, огород, в котором преподобный Серафим сажал картофель, свеклу и лук; поблизости находился и заведенный им пчельник. Келлия эта стояла в глухом сосновом лесу, на берегу реки Саровки, на высоком холме, верстах в 5—6 от монастыря; все это место преподобный Серафим называл Афонской горой. Холм, на котором поселился преподобный Серафим, был окружен другими холмами, а с одной стороны кончался крутым обрывом. Всем этим окрестностям преподобный дал имена святых мест Палестины для того, чтобы они живо напоминали ему события земной жизни Спасителя. На все эти места он любил ходить в соответственные событиям часы и, ощущая присутствие Самого Господа, предавался там богомыслию и молитве. В своем мысленном Назарете, в память Благовещения Архангела Пресвятой Деве Марии, он пел акафист; в Вифлеемской своей пещере он созерцал умными очами Превечного Младенца, поклонялся Ему с пастухами и вместе с небесными силами воспевал: «Слава в вышних Богу». Нагорную проповедь любил читать на одном возвышенном холме близ реки. Спускался он часто и под гору к реке, «на пол потока Кедрона», и там вспоминал прощальные беседы Господа с учениками. Часы третий, шестой и девятый вычитывал в глухом уединенном месте, именуемом им Голгофой, где он мысленно зрел Господа Спасителя, гвоздями пригвождаемого ко кресту. Был у него и град Иерусалим, и свой Фавор.
Находясь в своей келлии, преподобный Серафим ежедневно совершал иноческое правило по чину строгих пустынножителей. Около полуночи он вставал от сна, выполнял правило преподобного Пахомия Великого, читал утренние молитвы, пел полунощницу и утреню и прочитывал первый час. При наступлении девятого часа утра он принимался за чтение третьего, шестого и девятого часов и последования изобразительных. Вечером читал вечерню и малое повечерие; при наступлении ночи творил монастырское правило с молитвами на сон грядущий. Часто вместо вечернего правила Преподобный полагал по тысяче поклонов за один раз. Кроме того, он пел псалмы, сперва по уставу Пахомия Великого, а потом по чинопоследованию, им самим составленному и известному под именем «келейного правила отца Серафима». Кроме молитвы, преподобный Серафим усердно занимался чтением Священного Писания и особенно Евангелия, которое всегда носил при себе. Чтение Священного Писания отец Серафим считал чрезвычайно важным делом в духовном совершенствовании и называл «снабдеванием души». «Очень полезно,— говорил преподобный,— заниматься чтением Слова Божия в уединении, прочитать всю Библию разумно». Надо «так обучить себя, чтобы ум как бы плавал в Законе Господнем, по руководству которого должно устроять и жизнь свою». Часть своего времени преподобный Серафим посвящал трудам телесным: работал на огороде, на пчельнике и рубил дрова в лесу.
Накануне воскресных дней и праздников отец Серафим приходил в обитель, слушал вечерню и всенощное бдение, за ранней Литургией причащался Святых Таин в больничной церкви святых Зосимы и Савватия, а потом, захватив с собой хлеба на неделю, удалялся в свою пустыньку. Этим запасом хлеба святой пустынник делился с разными обитателями Саровского леса — зверями и птицами, которые собирались к его келлии. «В полунощное время,— как рассказывает послушник Иоасаф,— к келлии его собирались медведи, волки, зайцы и лисицы и вообще разные звери; подползали даже змеи, ящерицы и другие гады. Подвижник выходил из келлии и начинал кормить их». Самовидец этого зрелища, Саровский инок- пустынножитель отец Александр, с удивлением спросил раз святого Серафима, как достает у него хлеба для такого множества животных, на что Преподобный ответил ему, что в лукошке у него всегда столько хлеба, сколько нужно для их насыщения. Не раз видели, как Преподобный кормил из своих рук огромного медведя, который исполнял его приказания и служил ему. И особенно чудным было тогда лицо Преподобного: светлое и радостное, как у Ангела. Воздержание и постничество преподобного Серафима дошло до величайшей степени. Уже перед кончиной, в разговоре с одной дивеевской сестрой, Преподобный сообщал, что эти три года он питался одной травой снытью: «Я сам себе готовил кушанье из снитки. Ты знаешь снитку? Я рвал ее, да в горшок клал, немного вольешь, бывало, в него водицы — славное выходит кушание. На зиму я снитку сушил и этим одним питался, а братия удивлялась, чем я питался. А я снитку ел... И о сем братии не открывал».
Иноков, желавших с ним пустынножительствовать, преподобный Серафим не гнал от себя, но принимал ласково и благословлял на подвиг; однако ни один из них не мог вынести тягостей этого подвига, и все возвращались назад в монастырь. Сам Преподобный неохотно давал благословение удаляться в пустыню и особенно селиться в одиночку, а советовал отходить на подвиги вместе двум или лучше трем единомысленным братьям, зная по собственному опыту, какие тяжелые испытания и искушения от врага приходится претерпевать в уединении. «Живущие в монастыре,— говорил Преподобный,— борются с противными силами, как с голубями, а живущие в пустыни, как с львами и леопардами».
И действительно, враг нападал на него с такой страшной силой, что порой слышался ему за стенами келлии то вой зверей, то шум, и рев, и хохот. Однажды были выломаны косяки двери и к ногам молящегося подвижника упал кряж дерева, такой большой и тяжелей, что его с трудом могли вынести восемь человек. Неоднократно поднимал его диавол на воздух и, сотрясая, с силой ударял о землю. «Подобные искушения диавола,— говорил отец Серафим,— подобны паутине: стоит только дунуть на нее, и она истребится, так-то и на врага диавола: стоит только оградить себя крестным знамением — и все козни его исчезают совершенно». Впоследствии на вопрос одного мирянина: «Батюшка! видали ль вы злых духов, каковы они?» — Преподобный ответил: «Они гнусны».
Особенно ополчился враг на преподобного Серафима после того, как смиренный подвижник отказался от почетного места игумена одного монастыря. Он воздвиг на Преподобного одно из величайших испытаний — мысленную брань — и поддерживал ее с ожесточением. В этом тяжком обстоянии, когда душа повергается в уныние от ужасных хульных помыслов, преподобный Серафим день и ночь взывал к Господу Иисусу Христу и к Пречистой Его Матери, и от непрестанной молитвы и великого труда плоти мысленная брань утихла.
Мало было диаволу душевных страданий Преподобного; он подверг праведника и телесной скорби, наслав на него злых людей с оружием. Выло это 12 сентября 1804 года, на одиннадцатом году его пустынножительства и на 45-м году жизни. Когда он занимался рубкой дров, пришли к нему три человека и, угрожая ему смертью, стали требовать денег. Преподобный Серафим, хотя и обладал в то время еще большой телесной силой, опустил на землю топор и сказал им: «Делайте, что вам надобно». Тогда злодеи свалили его на землю, ударивши обухом топора по голове с такой силой, что у Старца хлынула кровь изо рта и ушей. Потом связали его по рукам и ногам и, добив его, как им казалось, до смерти, бросились в келлию, думая найти в ней богатства. Но ничего, кроме иконы и немного картофеля, они в келлии не нашли и в ужасе бросились бежать прочь. Через некоторое время преподобный Серафим пришел в себя и, с трудом развязав руки и ноги, возблагодарил Господа за то, что сподобился безвинно понести страдания. На другое утро, с большим трудом, он добрался до монастыря. Братия, увидев отца Серафима в таком положении, ужаснулась и глубоко опечалилась. Первые восемь дней преподобный Серафим очень страдал; обеспокоенный этим настоятель отец Исаия послал за врачами в Арзамас. Пока собравшиеся врачи совещались между собой в его келлии, преподобный Серафим уснул и в тонком сне удостоился дивного видения. Как и в первую его болезнь, ему явилась Царица Небесная в царской порфире в сопровождении апостолов Петра и Иоанна Богослова и, подойдя с правой стороны к одру больного, сказала в сторону врачей: «Что вы трудитесь?», а потом, взглянув на подвижника, произнесла: «Этот Нашего рода». Когда отец Серафим очнулся, то, к немалому удивлению окружающих, отклонил от себя всякую врачебную помощь, прося предоставить его жизнь на волю Господа и Пресвятой Богородицы. Врачи удалились, преподобный же Серафим от дивного сего посещения исполнился неизреченной радости, придя же через некоторое время в обыкновенное состояние, он почувствовал облегчение болезни и к вечеру вкусил пищи. Но еще около пяти месяцев пробыл он в монастыре, пока вновь не почувствовал себя способным к дальнейшему прохождению пу стыннической жизни. После побоев и болезни отец Серафим сделался совершенно согбенным старцем и стал ходить, опираясь на палку или на топорик. Настоятель и братия убеждали его остаться в монастыре, но уговорить не смогли. Отец Серафим испросил благословение строителя Исаии и возвратился в свою прежнюю пустынную келлию. Между тем были найдены и избившие его злодеи. Узнав об этом, преподобный Серафим ходатайствовал о прощении их, что и было исполнено. Они же, не наказанные судом человеческим, со слезами раскаяния пришли к отцу Серафиму просить у него прощения и молитв.
Вернувшись в свою пустыню, преподобный Серафим взошел на новую ступень духовного подвижничества, усилив свой молитвенный подвиг до Столпничества. На полпути от обители до его келлии лежал большой гранитный камень. Вечером, по закате солнца, подвижник оставлял свою пустынную келлию и приходил к этому камню для молитвы. Стоя на нем до рассвета с воздетыми к небу руками, он повторял слова мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному». Когда же ночь проходила и наступало утро, отец Серафим возвращался в свою келлию и в ней, чтобы уравнять ночные подвиги с дневными, вставал на другой малый камень и оставлял молитву лишь для редкого вкушения пищи. Это моление продолжалось 1000 дней и 1000 ночей, во время которых шла невидимая для мира борьба подвижника с князем тьмы. Только при конце дней своих Преподобный открыл свою тайну некоторым инокам. Один из них, изумляясь такому подвигу, сказал, что это выше сил человеческих. На это отец Серафим со смирением отвечал: «Святой Симеон-столпник сорок семь лет стоял на столпе, а мои труды похожи ли на его подвиги?» — «Но, конечно, для тебя была ощутительна при этом помощь благодати укрепляющей?» — спросил инок. «Да,— сказал дивный Старец,— иначе сил человеческих не хватило бы. Внутренне подкреплялся и утешался я тем небесным даром, который свыше нисходит от Отца Светов»... «Когда есть умиление в сердце,— продолжал он после некоторого молчания,— тогда Бог бывает с нами».
В конце 1807 года глубокая скорбь поразила сердце отца Серафима: почил его духовный отец и начальник, старец Исаия, который таковую любовь имел к отцу Серафиму, что, по болезни не будучи в состоянии сам ходить за пять верст к нему в келлию и не желая отвлекать его от пустынножительства, просил братию иногда привозить его в тележке к келлии подвижника для беседы с ним. В лице старца Исаии уходил из жизни последний духовный руководитель Преподобного, восприемник его и ду ховный друг. Отец Серафим считал его великим подвижником и называл, как прежних своих руководителей, отца Пахомия и Иосифа, «огненным столпом от земли до небес». О упокоении своих старцев отец Серафим усердно молился и часто ходил на их могилы поклониться их священному праху, говоря про себя: «Простите, отцы святые, и помолитесь обо мне». И другим внушал о них молиться. По смерти старца Исаии преподобный Серафим принял на себя новый подвиг молчальния- ства и в нем, как и в подвиге столпничества, пребывал три года. «Паче всего должно украшать себя молчанием,— поучал он потом,— вот и святой Амвросий Медиоланский говорит: молчанием многих видел я спасающихся, многоглаголанием же ни единого. И паки некто из Отцов говорит: молчание есть таинство будущего века, словеса же орудия суть мира сего». Взявшись за этот подвиг, Старец не выходил уже к посетителям. Когда же случайно встречал кого в лесу, то падал ниц и не вставал до тех пор, пока встречный не проходил мимо. По болезни ног он уже не мог посещать обитель, и пищу ему приносил по воскресеньям один инок, которого Старец встречал со сложенными крестообразно на груди руками и потупленной долу головой и отпускал, не взглянув на него и не произнося ни одного слова. Этот подвиг состоял не во внешнем только воздержании языка, а в безмолвии ума, в отречении от всех житейских помыслов и полной сосредо точенности ума в Боге, погружении в Него и посвящении Ему всех своих мыслей и чувств. «Совершенное безмолвие,— говорил отец Серафим,— есть крест, на котором человек должен распять себя со всеми страстями и похотями. Пришедший в безмолвие должен непрестанно помнить, зачем он пришел, чтобы не уклонялось сердце его к чему-либо другому». Когда многие из братии сожалели об удалении Старца от общения с ними, чем он лишал их своего руководства и советов, Преподобный отвечал словами святых Отцов: «Праздность безмолвия предпочтительно насыщения алчущих в мире»,— сказал святой Исаак Сирин. И святой Григорий Богослов рек: «Прекрасно богословствовать для Бога, но лучше всего, если человек себя очищает для Бога». Впоследствии он говорил еще: «Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным Ангелом. Ты только сиди в келлии своей во внимании и молчании и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу, а Господь готов сделать тебя из человека Ангелом... Ничто так не содействует стяжанию внутреннего мира, как молчание».
Но и молчальничество не было последним подвигом Старца. Получив через него большое совершенство и не прекращая его, преподобный Серафим перешел от него к высшему подвижничеству, называемому затвором. Со времени смерти старца Исаии преподобный Серафим, наложив на себя подвиг молчания, жил в своей пустыньке безвыходно, и некоторых из братии соблазняло то, что было неизвестно, кто его причащает Святых Таин. Тогда новый строитель обители, отец Нифонт, созвал собор из старших иеромонахов, и они решили предложить отцу Серафиму, ввиду его болезни ног и невозможности ходить в обитель по воскресным и праздничным дням для причащения Святых Таин, перейти на жительство в монастырскую келлию. Инок, приносивший пищу преподобному Серафиму, передал ему решение Саровского собора, которое Старец выслушал безмолвно. При повторении этого предложения в следующее воскресенье преподобный Серафим благословил брата и вместе с ним отправился в обитель. Это было 8 мая 1810 года после 15-летнего пребывания отца Серафима в дальней пустыньке, на 51-м году его жизни.
Вновь увидела Саровская обитель молитвенника своего, пустынника и молчальника и великого подвижника, преподобного Серафима. Вступив во врата монастырские и не заходя в свою келлию, прошел Преподобный прямо в больницу, а оттуда на всенощное бдение в храм Успения Божией Матери. На другой день он причастился Святых Тан в любимой своей больничной церкви, построенной на месте явления ему Божией Матери, и отправился к настоятелю, отцу Нифонту, принять от него благословение на новый подвиг. После этого пошел он в свою прежнюю келлию и затворился в ней. Началась жизнь в затворе. Келлия его была узкая, тесная — в 5 квадратных аршин. Два маленьких окна ее выходили на овраг. Постелью служил мешок с песком и камнями, обрубок пня заменял сидение. Кучка дров лежала перед печкой, которая никогда не топилась. Для себя отец Серафим не употреблял огня, и только перед иконой Божией Матери «Умиления», которую он называл «Всех радостей Радость», горела неугасимая лампада. В узких сенях, примыкавших к келлии, стоял сколоченный Преподобным для себя дубовый некрашеный гроб, около которого он часто молился, вспо- миная о часе смертном.
Одеждой Преподобному служил неизменно один и тот же белый холщовый балахон и черная крашеная шапочка. На гуди его висело медное Распятие, благословение матери, а на плечах под балахоном он носил для умерщвления плоти поддерживаемый веревками большой пятивершковый железный крест. Вериг и власяницы он никогда не носил и говорил впоследствии вопрошавшим его о пользе ношения вериг: «Кто нас оскорбит словом или делом и если мы переносим обиды по-евангельски — вот и вериги наши, вот и власяница». В глубокой тайне и безмолвии совершал Преподобный свой многотрудный подвиг. Никого к себе не принимал и сам никуда не ходил. Когда сосед его по келлии, на которого возложено было послушание доставлять ему пищу, приносил ее и ставил у двери, отец Серафим накрывал себя большим полотном, чтобы никто не мог его видеть, отворял дверь и на коленях принимал пищу от брата, не произнося ни одного слова. «Словеса — орудие суть мира сего, молчание же есть таинство будущего века», и сего-то таинства возжелала душа Преподобного еще на земле. Как проходила его жизнь в затворе, никто не знал, и поведал он об этом лишь при конце дней своих. Более всего открыл он о том послушнику Ивану Тихоновичу (впоследствии иеромонаху Иоасафу).
От него мы и знаем о молитвенных трудах Преподобного в затворе и о дивных видениях, которых он в это время удостаивался. Как и в пустыньке, отец Серафим совершал все ежедневные службы, кроме Литургии, и выполнял свое келейное правило. В остальное время он предавался подвигу умной молитвы, творя попеременно то молитву Иисусову, то Богородичну. Иисусову молитву Преподобный считал светильником стезям нашим и путеводною звездою к Небу.
С большой ревностью занимался также отец Серафим и чтением Священного Писания «для того, чтобы дать духу своему свободу возноситься в небесные обители и питаться от сладчайшей беседы с Господом». В течение недели Преподобный прочитывал весь Новый Завет: в понедельник — Евангелие от Матфея, во вторник — от Марка, в среду — от Луки, в четверг — от Иоанна, на остальные дни он разделял Деяния и Послания Апостолов. Кроме того, еженедельно он прочитывал Евангелие дневное и святому. Во время чтения Священного Писания подвижник часто погружался в продолжительное созерцание Господа умом и удостаивался от Него дивных видений. Так, подобно апостолу Павлу, он сподобился непостижимого восхищения в небесные обители.
«Однажды,— говорил Преподобный тому же послушнику Ивану Тихоновичу,— я услаждался словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорит: в дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14,2). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители и молил Господа, чтобы Он показал мне их. Пять дней и пять ночей провел я в бдении и молитве, прося у Господа благодати сего видения, и Господь не лишил меня, убогого, Своей милости. Он исполнил мое желание и прошение: я был восхищен в эти обители, только не знаю — с телом или кроме тела,— Бог весть,— это непостижимо,— и видел неисповедимую красоту райских селений и живущих там». И дивный тайновидец описывал блаженство святых: Предтечи Господня Иоанна, святых Апостолов, вселенских святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, преподобных Антония Великого, Павла Фивейского, Саввы Освященного, Онуфрия Великого, Марка Фраческого и др., красоту и торжество святой Февронии и многих других мучениц, сияющих в неизреченной славе и радости. Но вполне рассказать о райском блаженстве святых отец Серафим не мог. «Ах, радость моя,— говорил он,— там такое блаженство, что описать нельзя». «Если бы ты знал, какая сладость ожидает душу праведного на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келлия наша была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его». «О той радости и сладости небесной, которую там вкушал, сказать тебе невозможно».
Беседуя с послушником, о. Серафим замолчал, склонился вперед, голова его с закрытыми глазами поникла долу, и простертою дланью правой руки он тихо водил против сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет, и, наконец, до того просветилось, что невозможно было смотреть на него: на устах же и во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным Ангелом и небесным человеком. Во все время таинственного своего молчания он как будто что-то созерцал с умилением и слушал с изумлением».
По прошествии пяти лет строгого затвора преподобный Серафим, по особому, ему одному ведомому откровению, ослабил затвор свой и открыл дверь своей келлии для желающих видеть его. Не обращая внимания на приходящих, Старец продолжал свои духовные занятия и на вопросы не отвечал — не кончился еще срок, положенный ему Господом для безмолвия. И так продолжалось еще пять лет, в течение которых Преподобный лишь одним примером своего безмолвного жития поучал приходивших к нему. После пяти лет этого подвига явилась Преподобному Царица Небесная в сопровождении Онуфрия Великого и Петра Афонского и разрешила ему отверзать уста его для поучения и утешения приходящих к нему богомольцев. С тех пор окончился молчальнический подвиг его, но затвора своего Старец еще не оставлял.
С ранней Литургии и весь день до вечера стекались к нему алчущие духовной пищи, и не знало сердце Преподобного различия между ними. Всех он принимал с одинаковой любовью, всех встречал земным поклоном и целованием, всех приветствовал словами «Христос воскресе» и каждого называл «радость моя». Со всех концов России шли к нему люди, и не вмещала келлия Старца всех желавших принять от него благословение. Тогда начал он просить у Господа соизволения на открытое окончание затвора, чтобы самому выходить к людям и служить им. И услышана была его молитва.После пятнадцатилетнего его пребывания в затворе, 25 ноября 1825 года, вновь явилась ему Богоматерь в сопровождении Климента Римского и Петра Александрийского,— их же был день,— и повелела возлюбленному Своему избраннику оставить затвор и идти сначала в пустыньку. В тот же день, после утреннего правила, Старец отправился к настоятелю обители и, получив от него благословение, в первый раз за время своего затворничества вышел в лес и направился к своей дальней пустыньке, как повелела ему Богоматерь. Но не дойдя до нее, верстах в двух от обители, недалеко от Богословского родника, там же, где стояла на столбике икона апостола и евангелиста Иоанна Богослова, он увидал на пригорке шедшую к нему Владычицу, а позади ее двух апостолов — Петра и Иоанна Богослова. Пречистая ударила жезлом в землю, из которой пробился «источник фонтаном светлой воды»; преподав Свое благословение водам изведенного Ею источника, Божия Матерь даровала им силу исцеления от болезней.
Преподобный Серафим остался на этом месте, где стояли пречистые стопы Царицы Небесной, и начал трудиться над устройством и обделкой чудесного источника. Вода его никогда не портилась, хотя бы долго стояла в сосуде, а больным, пившим или омывавшимся ею, подавала исцеление. Ходил он, опираясь на палку, неся в руке топорик, а за плечами суму, наполненную песком и камнями, поверх которой неизменно лежало святое Евангелие. Когда его спрашивали, для чего он носит такую тяжесть, Преподобный отвечал словами святого Ефрема Сирина: «Томлю томящаго мя». Сверх белого балахона, опоясанного белым же полотенцем, Старец накрывался во время дождя или жары выделанной кожей вместо мантии и на вопросы, зачем он так убого одевается, отвечал: «Иоасаф царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию счел выше и дороже царской порфиры».
И на сего-то праведника, подобного тем, которые, по словам апостола Павла, проидоша в милотех и в козиих кожах... в пустынех скитающеся.., скорбяще, озлоблени... их же не бе достоин весь мир (Евр. 11, 37—38), воздвигли гонение некоторые из монастырской братии, с тайной завистью смотревшие на его подвиг. Им казалось соблазнительным, что Преподобный, оставив затвор и выходя из своей келлии, не ходит в церковь. Вследствие их доносов пришло распоряжение из Тамбова, от епархиального архиерея, чтобы отцу Серафиму больше не приносились Святые Дары в его келлию, а чтобы он сам приходил в церковь для принятия Святых Таин. Со смирением принял святой Старец распоряжение Преосвященного и сказал: «Хоть бы на коленочках пришлось мне ползти для исполнения послушания, но все-таки не оставлю приобщаться животворящих Тайн Тела и Крови Христовых».
С тех пор преподобный Серафим стал неопустительно во все воскресные и праздничные дни ходить в больничную церковь для причащения. Это обстоятельство только способствовало привлечению все большего и большего количества усердствовавших ко святому Старцу. Не могла вместить малая больничная церковь всех богомольцев в день причащения отца Серафима, и большая часть народа стояла вне храма, ожидая его выхода. На пути из храма в свою келлию Преподобный обыкновенно ни с кем не вступал беседу и как бы никого не замечал вокруг себя. И только уже пришедши к себе, отец Серафим благословлял народ и начинал прием. Чем больше посетителей приходило к нему, тем больше возрастало число свечей, горевших перед иконами в монастырской келлии Преподобного, так что в ней, несмотря на то, что печь никогда не топилась, и в холодное время было жарко. «Они приносят мне елей и свечи,— говорил Преподобный,— и просят помолиться за них. Вот когда я читаю правило свое, то и поминаю их сначала единожды. А так как по множеству имен я не смогу повторять их на каждом месте правила, где следует,— тогда и времени мне недостало бы на совершение моего правила,— то я и оставлю все эти свечи за них в жертву Богу, за каждого по одной свече, за иных — за несколько человек — одну большую свечу, за иных же постоянно теплю лампады и, где следует на правиле поминать их, говорю: «Господи, помяни всех тех людей, рабов Твоих, за их же души возжег Тебе аз, убогий, сии свещи и кандила».
Молитву за людей Преподобный избрал теперь особым подвигом своей жизни, ибо он вступал на новую ступень трудничества — служение ближним. Положены были ему и видимые знаки от Господа во время его молитвы за людей: если свеча, возжженная им за какого-либо человека, падала,— это было знамением, что человек тот впал в грех, и тем пламеннее тогда становилась молитва подвижника. Это неотступное огненное борение с грехом человеческим, неустанное стояние на страже за души людские пред Богом, духовное водительство этих душ на пути к спасению возводило отца Серафима на новый и трудный подвиг старчества, которым Господь положил завершение жития Своего дивного избранника.
«Как железо ковачу, так я передал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю»,— говорил преподобный Серафим в ответ вопрошавшему его строителю Антонию о том, каким образом может Старец, даже не выслушав пришедшего к нему со своей духовной нуждой человека, ответить на его скорбь. «Он шел ко мне,— говорил Старец,— как и другие, как и ты шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий; что мне повелевает Господь, как рабу Своему, то я передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывается воля Божия для его пользы».
Эта вера, величайшее смирение и пламенная любовь к Господу преподобного Серафима соделали его вещественным и драгоценным сосудом, вмещавшим в себе Божественный огонь.
Сам он в жизни сей уже как бы не существовал, весь изменившись в любовь к Богу, став живым пламенником, горящим светильником и носителем небесного огня на земле. Сила молитвы его была такова, что сама собою зажигалась лампада в его келлии, и не раз видели его во время молитвы стоящим в воздухе. «Идем это мы лугом,— передавала одна дивеевская сестра,— трава зеленая да высокая такая... оглянулись, глядим, а батюшка-то и идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали ему в ножки, а он говорит нам: «Радости мои, никому о сем не поведайте, пока я жив, а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите!» В пустыни, в лесу, Преподобный принимал людей, сидя на завалинке своей хижины. Иных он водил в свою келлию и молился там с ними перед образом Божией Матери. Творил он также молитву и в лесу перед ликом Богоматери, поставленным им на вековой сосне. Вместе с ним молились и богомольцы. «Люди не мешали ему,— пишет Аксакова,— как не мешали непрестанной его беседе с Богом ни работа топором, ни сенокос, ни жар, ни холод, ни ночь, ни день».
Лик праведника был всегда светлым и радостным. «Должно стараться иметь дух радостный и отгонять от себя уныние, чтобы сохранить душевный мир»,— говорил преподобный Серафим, ибо стяжание мира он считал самым важным делом в жизни христиан. «Радость моя! — говорил он одному собеседнику,— молю тебя, стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя».
Один Саровский брат, находясь в унынии, близком к отчаянию, просил другого разделить с ним несколько минут скорби. Вышли эти два брата из монастыря после вечерни и пошли вокруг ограды, утешаясь взаимной беседой. Подошли к конному двору, около которого лежала дорожка к Серафимову источнику. Скорбящий брат хотел своротить в сторону, чтобы в таком болезненном состоянии духа не повстречаться с отцом Серафимом. Но прежде, чем успели они отойти от дороги, вдруг увидели вблизи себя Старца, идущего навстречу им. Старец явился им в довольно странном наряде. Часть белого его балахона была поднята, по обычаю рабочих, под кушак, а полы опущены. На нем был огромный зеленого цвета левантиновый платок, у которого один конец тащился по земле, а другой обвивал шею. Оба брата упали ему в ноги. Старец же, как чадолюбивый отец, с необыкновенной ласкою благословил их, потом пропел следующий стих девятой песни канона, поемого во всякой душевной скорби и обстоянии: «Радости исполни мое сердце, Дево, яже радости приемшая исполнение, греховную печаль потребляющи». Потом топнув ногою, Старец сказал: «Нет нам дороги унывать, потому что Христос всё победил». Душевное состояние Старца как бы перелилось в души скорбящих братий, и они, оживотворенные его радостью, возвратились в обитель в мирном и благодушном расположении сердца. И всякого приходящего к преподобному Серафиму касалось пламя заключенного в нем Божественного огня, и зажигалось сердце человеческое. Благословляя пришедшего к нему, Старец возлагал на него руки и читал тропарь Успению Божией Матери «В рождестве девство сохранила еси».
Сам величайший девственник, преподобный Серафим усердно увещевал и других блюсти девство. «Ради будущего блаженства,— говорил он,— храните девство». «Если девство кто хранит — Дух Божий таких принимает». Много иноков приходило к Преподобному — как своих, саровских, так и из других обителей. Особенно важным в духовной жизни преподобный Серафим полагал держать в устах и в сердце молитву Иисусову. «В этом да будет все твое внимание и обучение,— говорил отец Серафим.— Ходя и сидя, делая и в церкви до богослужения стоя, входя и исходя, сие непрестанно держи в устах и в сердце твоем. С призыванием таким образом имени Божия ты найдешь покой и вселится в тебя Святой Дух». «Без молитвы,— говорил он еще,— монах умирает, как рыба без воды». «Тот монах не имеет печати, который не знает делания Иисусовой молитвы». «Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней,— не монахи, а черные головешки». Одному монаху он дал такой совет: «Каждодневно выметай свою избу, да имей хороший веник. Станови утром и вечером самовар, да грей воду, подкладывай углей, ибо горячая вода очищает и тело и душу. Учись умной молитве сердечной». К преподобному Серафиму приходили за советом и наставлениями настоятели монастырей и монахи, умудренные опытом духовной жизни: «Трудно управлять душами человеческими,— говорил им Преподобный,— учить других так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки на верх собора». Несмотря на это, преподобный Серафим не считал возможным для пастыря уклоняться от Богом возложенного на него подвига: «Сей, отец,— говорил он,— сей, всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камени, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро».
Отличительным характером настоятеля, по наставлению отца Серафима, должна быть его любовь к подчиненным. «Матерью будь, а не отцом, к братии»,— говорил преподобный Серафим строителю Высокогорской пустыни отцу Антонию. И сам Преподобный имел попечение о своих духовных чадах подобно заботливой матери. Особенными заботами его пользовалась Дивеевская обитель, за которую просила перед кончиной ее основательница и первая игумения Александра (в миру Агафия Семеновна Мельгунова), когда отец Серафим, еще в сане иеродиакона, сопровождал в эту обитель своего старца Пахомия. Более тридцати лет прошло со дня ее блаженной кончины. Умерли и старцы Пахомий и Исаия, руководившие духовной жизнью общины. «Я ведь теперь один остался из тех старцев, коих просила матушка Агафия Семеновна о заведенной ею общине»,— говорил преподобный Серафим.
По условиям своего пустынножительства преподобный Серафим не мог раньше взять на свое попечение женскую обитель, хотя заботы о ней проявлял неоднократно. Перед выходом же его из затвора Божия Матерь Сама напомнила ему взятое на себя обещание: «Зачем ты хочешь оставить заповедь рабы Моей Агафьи?» — сказала Царица Небесная Старцу при явлении ему у источника. Тут же Она повелела преподобному Серафиму разделить обитель на два отделения. Сама указала место для основания второго отделения для одних только девушек. «Как я сам девственник,— говорил Преподобный,— то Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были только одни девушки». «Дева, хранящая свое девство ради любви Христовой, имеет честь с Ангелами — и есть невеста Христу». Для прокормления этих восьми девушек, которые были взяты из обители матери Александры и имена которых указала Сама Царица Небесная, преподобный Серафим выстроил мельницу, а вокруг нее поставил келлии. По указанию Божией Матери, которая обещала быть всегдашней Игуменьей этой новой обители и назвала ее Своим уделом на земле, преподобный Серафим дал сестрам новый устав, молитвенное правило и некоторые заповеди. Постоянно, денно и нощно, сестры попеременно читали Псалтирь; церковные должности дьячка, пономаря, ризничей и церковницы должны были исполнять сами сестры, но только девицы. Перед образом Спасителя в церкви неугасимо горела свеча, а перед иконой Богоматери всегда теплилась лампадка. Жить сестры должны были по две в келлии, и никогда по одной, точно так же во время Богослужения не оставаться по одной и никуда не выходить по одной. Послушание, которое преподобный Серафим полагал в основу всякого иноческого подвига, он и для сестер новой основанной им Мельничной общинки ставил выше всего.
Служение церкви Преподобный считал высшим послушанием. «Нет паче послушания, как послушание церкви! — говорил он.— Если только тряпочкой протрешь пол в дому Господнем,— превыше всякого другого дела поставится у Бога! И все, что ни творите в ней и как входите и исходите,— все должно творить со страхом и трепетом и никогда не- престающей молитвою».
Подвиг старчества, взятый на себя под конец жизни преподобным Серафимом, вызывал среди саровской братии неодобрение и прямое осуждение. «Странной и соблазнительной» находили жизнь его иноки и упрекали его, что принимает он к себе всех без различия и ведет частые беседы с дивеевскими сестрами. «Тобою соблазняются»,— сказал ему игумен Нифонт, встретив Преподобного по дороге из пустыни в монастырскую келлию. Упав ему в ноги, Преподобный ответил: «Ты пастырь, не позволяй же всем напрасно говорить, беспокоить себя и путников, идущих к вечности. Ибо слово твое сильно и посох как бич для всех страшен». «Положим, что я затворю двери моей келлии,— говорил другим лицам отец Серафим,— какое оправдание я могу тогда принести Богу на Страшном Суде Его?» «Как нам оставить тех, о коих просила меня, убогого Серафима, матушка Агафья Семеновна!» Печать дивного и чудного лежала на всех отношениях отца Серафима к Дивеевской обители. Никогда не посещавший Дивеева с тех самых пор, когда 30 лет тому назад он был там проездом в сане иеродиакона, преподобный Серафим знал там все до самых малых подробностей, и из его слов видно, что все указания для управления обителью он получал свыше.
«Исповедую и Богом свидетельствую, что ни одного камешка я по своей воле у них не поставил, ниже слова единого от себя не сказал им и ни единую из них не принимал я по желанию своему, против воли Царицы Небесной». По свидетельству Преподобного, Сама Богоматерь обошла обитель Своими пречистыми стопами, и по месту Ее прохождения отец Серафим велел сестрам проложить канавку. Однако, по словам сестер, они «все откладывали исполнить батюшкино приказание, и вот тут-то произошло чудесное событие. Раз одна из нас ночью вышла зачем-то из келлии и видит — батюшка Серафим в белом своем балахончике сам начал копать канаву. В испуге вбегает она в келлию и всем нам это сказывает. Все мы, кто в чем только был, бросились на то место и, увидав Батюшку, упали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли его, лишь лопата и мотыжка лежали на ископанной земле». Так сам отец Серафим положил начало канавке. «Канавка эта,— говорил Преподобный,— стопочки Божьей Матери. Тут ее обошла Сама Царица Небесная. Эта канавка до небес высока. И как антихрист придет, везде пройдет, а канавки этой не перескочит».Удостоенный неоднократных явлений Богоматери, особенно в конце своей земной жизни, преподобный Серафим усердно просил Царицу Небесную за дивеевских девушек. И однажды во время такой его молитвы Божия Матерь явилась ему и сказала: «Любимче мой! Проси от Меня, чего хощеши!» «А убогий-то Серафим,— рассказывал об этом сам Преподобный,— Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих! И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость!».
Но не одна только Дивеевская обитель обязана своим устроением молитвенному содействию преподобного Серафима: от его горящего светильника зажигались всюду огни, и во многих местах зарождалась жизнь молитвенного подвига и иноческого труда. Монастырь Дальне-Давыдовский, о возникновении которого преподобный Серафим сделал предсказание еще в молодые годы, обители Ардатовская и Зеленогорская вырастали по благословению Преподобного и под его духовным воздействием. Большая часть из этих монастырей являлись новыми ветвями Дивеевской обители, насельницами которой преподобный Серафим дал некогда радостное обетование: «Духом я всегда с вами».
«Грядите ко мне, грядите!» — радостно звал преподобный Серафим, видя толпы людей, идущих к нему ради душевной пользы. Он не тяготился ни количеством посетителей, ни их душевным состоянием. Он принимал всех, как отец детей, и для каждого находил особое слово.
«Живи так, как живешь; в большем Сам Бог тебя научит»,— говорил преподобный Серафим одной молодой особе, просившей наставления, как ей спастись. Сам великий подвижник и ревнитель иночества, он с лаской, приветливостью и снисходительностью относился к каждому, в ком видел искреннее стремление к добру. «Для тебя и в мире немало добрых дел найдется, если захочешь творить их от доброй души своей,— говорил он одной, желавшей поступить в монастырь.— В мире угоднее творить Божьи дела, потому что на миру их труднее совершить, как дар приятный Господу нашему. И такие дела людей зачтутся им по милости Божией сторицею».
Снисходя к немощам человеческим, Старец не возлагал на людей бремена неудобоносимые и преподавал всем следующее молитвенное правило. «Вставши от сна, всякий христианин, став пред святыми иконами, пусть прочитает молитву Господню: «Отче наш» трижды, в честь Пресвятой Троицы, потом песнь Богородице «Богородице Дево, радуйся» также трижды и, на конец, Символ веры единожды.— Совершив это правило, пусть занимается своим делом, на которое поставлен или призван. Во время же работы дома или в пути куда-нибудь пусть тихо читает: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго или грешную», а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только: «Господи, помилуй», и продолжай до обеда.— Перед самым же обедом пусть совершает вышеуказанное утреннее правило. После обеда, исполняя свое дело, читает тихо: «Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго» или же «Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешнаго или грешную», и это пусть продолжает до самого сна.— Отходя ко сну, всякий христианин пусть снова прочитает вышеуказанное утреннее правило; после того пусть засыпает, оградив себя крестным знамением».— «Держась этого правила,— говорит отец Серафим,— можно достигнуть меры христианского совершенства: первая, как молитва данная Самим Господом, есть образец всех молитв; вторая принесена с неба Архангелом в приветствие Деве Марии, Матери Господа; Символ же вкратце содержит в себе все спасительые догматы христианской веры».
Тем, кому по разным обстоятельствам невозможно выполнять и этого малого правила, преподобный Серафим советовал читать его во всяком положении: и во время занятий, и на ходьбе, и даже в постели, представляя основанием для того слова Священного Писания: «Всякий, кто призовет имя Господне, спасется».
Очень важно и необходимо для спасения души каждого христианина, по наставлению преподобного Серафима, причащаться Святых Таин — и «чем чаще, тем лучше». Смущаться своим недостоинством и под этим предлогом уклоняться от причащения Святых Таин преподобный Серафим находил неверным. «Если бы мы океан наполнили нашими слезами, то и тогда не могли бы удовлетворить Господа за то, что Он изливает на нас туне»,— говорил он. Всех приходивших к нему Старец благословлял, давал прикладываться к образу Божией Матери или ко кресту, висевшему у него на груди, предлагал для питья святую воду, благословлял частицами антидора, давал красного вина и, почти неизменно всем посетителям, особенно при прощании, раздавал сухарики. «Кушайте, кушайте, светики мои»,— говорил Преподобный, оделяя своих посетителей пригоршнями сухариков и еще предлагая им на раздачу усердствующим. Некоторым отец Серафим помазывал крестом. Одной вдове, сокрушавшейся о том, что муж ее перед смертью не исповедался и не причастился, отец Серафим сказал в утешение: «Не сокрушайся об этом, радость моя, не думай, что из-за этого одного погибнет его душа. Бог только может судить, кого чем наградить или наказать. Бывает иногда так: здесь на земле и приобщается, а у Господа остается неприобщенным; другой же хочет приобщиться, но почему-нибудь не исполнится его желание, совершенно от него независимо, такой невидимым образом сподобляется причастия через Ангела Божия». образно чело святым елеем от иконы «Умиление», иным возлагал на голову свои руки. Иногда Преподобный, по просьбе своих посетителей, исповедовал их, сказывая даже сам грехи их.
Ранним утром 25 марта 1831 года, в праздник Благовещения, преподобный Серафим удостоился дивного посещения Царицы Небесной. Это двенадцатое и последнее в его жизни посещение Богоматери явилось как бы предзнаменованием его блаженной кончины и ожидающей его нетленной славы. Единственной свидетельницей этого чудесного события была дивеевская старица Евпраксия, в миру Евдокия Ефремовна, которая по приказанию Старца пришла к нему накануне этого дня вечером. «Ах, радость моя, я тебя давно ожидал,— встретил ее Святой Старец сим радостным восклицанием.— Какая нам с тобой милость и благодать от Божией Матери готовится в настоящий праздник! Велик этот день будет для нас! Давай молиться!» Сняв с себя мантию, отец Серафим надел ее на дивеевскую сестру и начал читать акафисты и каноны, а по окончании чтения сказал Евпраксии: «Не убойся, не устрашись, благодать Божия к нам является! Держись за меня крепко!» Вдруг поднялся шум, подобный шуму леса при большом ветре, затем послышалось пение. Дверь отворилась сама собой, сделалось необычайно светло, и благоухание наполнило келлию. Батюшка Серафим упал на колени со словами: «Преблагословенная, Пречистая Дева, Владычица Богородица грядет к нам!» В это время в келлию вступали Бесплотные Силы в виде двух Ангелов с золотыми волосами, державшие в руках распустившиеся ветви цветов. За ними, в белых блестящих одеждах, следовали святой Иоанн Предтеча и святой апостол Иоанн Богослов. А далее шла Сама Царица Небесная в сонме двенадцати дев.От риз Владычицы, сиявших дивной красотой, исходил необычайный свет. Верхняя риза была украшена крестиками, нижняя, зеленого цвета, была препоясана. Сверх риз была епитрахиль, а на руках поручи, как и епитрахиль, убранные крестами. Волосы Богоматери были длиннее и прекраснее Ангельских, а над головой Ее возвышался царский венец, сиявший таким светом, что нельзя было на него смотреть, как и на самый лик Пречистой. Ростом Она была выше всех окружавших Ее дев. Девы, в разноцветных одеждах и украшенные все венцами, были великой красоты. Они образовали собой круг, в середине которого была Царица Небесная. Тесная келлия отца Серафима сделалась просторной, и стены ее как бы раздвинулись, а верх ее наполнился огнями как бы горящих свечей. Свет был какой-то особый, непохожий на дневной, светлее и белее солнечного.
«Я испугалась и упала»,— рассказывала старица Евпраксия. «Царица Небесная подошла ко мне и, коснувшись правою рукою, сказала: «Встань, девица, и не убойся нас. Такие же девы, как ты, пришли сюда со Мною». Затем приказала ей самой подойти к девам и спросить их, как их имена и какая была их жизнь на земле. Тогда Евпраксия подошла к святым девам,— к каждой, в том порядке, в каком они вошли в келлию, и они сказали ей свое имя. Это были великомученицы Варвара и Екатерина, первомученица Фекла и великомученица Марина, великомученица царица Ирина и преподобная Евпраксия, великомученицы Пелагея и Дорофея, преподобная Макрина и мученица Иустина, великомученица Иулиания и мученица Анисия. Все эти девы сказывали вопрошавшей их Евпраксии свою жизнь и подвиги мученичества за Христа.
Между тем Богоматерь беседовала с отцом Серафимом столь милостиво, как бы с родным человеком, и что-то много говорила ему, но из этой беседы дивеевская сестра могла расслышать лишь немногое. «Не оставь дев Моих дивеевских!» — говорила Царица Небесная. Отец Серафим отвечал: «Владычица! Я собираю их, но сам не могу их управить».— «Я тебе, любимче Мой, во всем помогу!» — сказала Богоматерь.— «Возложи на них послушание; если исправят, то будут с тобою и близ Меня, а если потеряют мудрость, то лишатся участи сих ближних дев Моих. Кто обидит их, тот поражен будет от Меня; кто послужит им ради Господа, тот помилован будет пред Богом». Потом, обратись к Евпраксии, Приснодева сказала: «Посмотри на сих дев Моих и на венцы их, но как было прежде, так и ныне. Только прежние мученицы страдали явно, а нынешние — тайно, сердечными скорбями, и мзда их будет такая же». Затем Пресвятая Дева сказала отцу Серафиму:
«Скоро, любимче Мой, будешь с нами!» — и благословила его. Простились со святым Старцем и все святые. Предтеча и апостол Иоанн Богослов также благословили его, а девы целовались с ним рука в руку. Дивеевской же сестре Евпраксии было сказано: «Это видение тебе дано ради молитв отца Серафима». Потом в одно мгновение все стало невидимо. Видение это, как после говорил преподобный Серафим, продолжалось часа четыре. По окончании его, когда святой Старец остался один с дивеевской сестрой Евпраксией, последняя сказала: «Ах, Батюшка, я думала, что я умру от страха, и не успела попросить Царицу Небесную об отпущении грехов моих». Отец Серафим отвечал на это: «Я, убогий, просил о тебе Божию Матерь, и не только о тебе, но и о всех любящих меня. Вот, матушка, какой благодати сподобил Господь нас, убогих! Мне таким образом уже двенадцатый раз было явление от Бога. И тебя Господь сподобил! Вот какой радости достигли!» Благословив затем свою посетительницу, отец Серафим отпустил ее со словами: «Гряди, чадо, с миром в Серафимову пустынь».
«Скоро, любимче Мой, будешь с нами»,— сказала Владычица преподобному Серафиму во время последнего Своего явления, и Старец принял эти слова за указание о близкой его смерти, к которой он и стал усердно готовиться. Ему минуло 72 года. Силы его заметно слабели, он не мог уже ходить каждый день в свою пустыньку у колодца и, предчувствуя свою близкую кончину, стал часто уединяться, реже выходить из келлии, реже принимать посетителей. «Я слабею силами,— говорил он дивеевским сестрам,— живите теперь одни, оставляю вас и поручаю Царице Небесной». Часто можно было теперь видеть Старца в сенях келлии, у гроба, который он давно себе приготовил. Он часто и подолгу сидел там и погружался в размышления, и нередко видели его горько плачущим. В беседах с друзьями Старец приготовлял их к мысли о близкой своей кончине и предстоящей разлуке.
«Мы не увидимся больше с вами,— говорил он многим.— Жизнь моя сокращается, духом я как бы сейчас родился, а телом — уже мертв».
В день Рождества Христова в 1832 году отец Серафим причастился Святых Таин. После обедни он долго беседовал с настоятелем, просил его за многих и в особенности за младших из братий, потом повторил в последний раз свою просьбу похоронить его в его гробе. Вернувшись в свою келлию, Старец передал одному из Саровских иноков образ Преподобного Сергия (явление ему Божией Матери) и сказал: «Сей образ наденьте на меня, когда умру, и с ним положите меня в могилу». Через неделю, в воскресенье, 1 января 1833 года, отец Серафим пришел в последний раз к обедне в любимую им больничную церковь святых Зосимы и Савватия, сам поставил свечи ко всем иконам, приложился к ним и приобщился Святых Христовых Таин. После обедни он простился со всеми братиями, бывшими в храме, благословил и поцеловал всех, говоря: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, нынешний день венцы готовятся». Приложившись ко Кресту и к иконе Божией Матери, Старец вышел из церкви северными вратами. В этот день всем показалось, что Старец был чрезвычайно слаб, но в то же время спокоен и весел. После Литургии к отцу Серафиму зашла одна из дивеевских сестер, и Старец передал ей 200 рублей на покупку хлеба, так как запас хлеба вышел и сестры нуждались. Исполняя данное некогда настоятельнице Александре и отцу Пахомию обещание, Старец заботился о Дивеевской обители до самых последних минут своей жизни.
В келлии отца Серафима перед иконами постоянно горели свечи и теплились лампады; он никогда не гасил их, когда уходил в свою пустыньку, и келейник его не раз говорил ему, что от этого может случиться пожар, но Старец ему отвечал: «Пока я жив, пожара не будет, а когда умру, кончина моя откроется пожаром». И это предсказание блаженного исполнилось.
В первый день нового 1833 года отец Серафим несколько раз выходил из своей келлии на место, которое выбрал для своего погребения, и долго там молился, а по возвращении в келлию пел пасхальные песни.
2-го января в шестом часу утра келейник отца Серафима собрался к ранней обедне. Выйдя в сени, он почувствовал запах дыма и поспешил к дверям Старца. Сотворив обычную молитву, он постучался, но ответа не было; тогда, встревоженный, он позвал нескольких монахов и с их помощью сорвал дверь с крючка. На скамейке, около двери, был сложен холст, принесенный посетителями в дар отцу Серафиму; этот холст тлел, загоревшись, вероятно, от упавшего на него свечного нагара. Огня не было, но дым наполнял келлию, и в ней было совершенно темно, так как еще не рассветало. Братия поспешили принести снегу и затушили тлевший холст. А в это время в церкви служба шла своим порядком, пели уже «Достойно», когда прибежал один из послушников и сообщил о случившемся в келлии отца Серафима. Многие из молившихся поспешили туда; в келлии все еще было темно, Старец не подавал голосу. Наконец принесли зажженную свечу и тогда увидели отца Серафима. Он стоял на коленях со сложенными на груди руками перед иконой Божией Матери «Умиление», перед ним на столе лежала открытая книга, листы которой слегка обгорели. Полагая, что Старец спит, братия попробовали осторожно его разбудить, но это было уже невозможно: дух его отлетел.
Весть о кончине святого Старца быстро разнеслась не только в пустыни, но и по окрестностям. Народ огромными толпами спешил в обитель поклониться останкам горячо любимого наставника.
Все горько плакали, но особенно глубоко было горе дивеевских сестер, оставшихся теперь без руководителя и заботливого и любящего отца. В течение восьми суток тело угодника Божия лежало в соборе в им самим приуготовленном открытом гробу, с образом Преподобного Сергия на груди, который Старец сам просил себе положить.
Погребен он был по правой стороне алтаря, на месте, выбранном им самим. Погребение отца Серафима совершено было настоятелем Саровской обители игуменом Нифонтом, в сослужении старейшей братии обители. Самый обряд был очень прост, но в этой простоте всеми чувствовалось какое-то необычайное и торжественное величие; чувствовалось, что Церковь Христова совершает всенародно свое великое торжество; это были похороны не простого инока, а великое в видимой простоте прославление праведника.
При погребении не было сказано никаких слов: какое-то благоговейное умиление царило во всех, и никто не осмелился раскрыть уста на похвалу того, чья жизнь, чьи подвиги и чудеса были у всех на виду и в сердце. Все верили, что если молитвенник Русской Земли и разлучился с ними телесно, то духовно остается с ними неразлучно. Эта вера сделала могилу преподобного Серафима любимым местом духовного общения с ним его духовных чад во исполнение обещания Преподобного, данного им народу до кончины: «Когда меня не станет, вы ко мне на гробик ходите! Как вам время, вы и идите, и чем чаще, тем лучше. Все, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, придите ко мне, да все горе с собой и принесите на мой гробик! Припав к земле, как живому, все и расскажите, и я услышу вас, и вся скорбь ваша отляжет и пройдет! Как вы с живым всегда говорили, так и тут! Для вас я живой есть и буду вовеки!»
