Библиотека сайта

ЗАПИСКИ МОТОВИЛОВА Н.А.,
СЛУЖКИ БОЖИЕЙ МАТЕРИ И ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА

Часть 8

От написания каковой книги, равно как и предварительного совершенного окончания тесно связанных с нею вышеписаных, начатых в 1832 году и прерванных арестом 1833 года, работ воронежских церковных, я не только не отрекаюсь, но и желал бы, чтобы Святейший Правительствующий Синод на то зависящие от него как от центра Святой Церкви Божией средства и радушное благословение.

И вот все то, что хоть в кратких очертаниях, но должен был я выразить Вашему Высокопреосвященству в отношении святителя и угодника Божиего Тихона и двух других святителей Воронежских, тесно связанных с ним и один чрез другого заповедавших мне безбоязненно открыть все это всенародно и просить явного и всенародного оправдания, и благословенного вознаграждения, и защиты от вышеписаных клевет: как Святой Церкви Божией, так и самому себе, в свое, предназначенное на то Господом Богом, время, которое в настоящий сей 13 августа день приснопамятного для России открытия святонетленных мощей святителя Тихона, епископа Воронежского и Елецкого, ныне Задонского чудотворца, и наступило. О чем о всем по долгу присяги и чистой совести заявил в тот же день Вашему Высокопреосвященству, высокопреосвященнейшему Иосифу, архиепископу Воронежскому и Задонскому, преосвященным: Феофану182, епископу Тамбовскому и Шатскому, Сергию183, епископу Курскому и Белградскому, его сиятельству господину обер-прокурору Святейшего Правительствующего Синода графу Александру Петровичу Толстому184 и его превосходительству господину Соломону185 своевременно и тогда же. Ныне же при переписке набело всего вышепоясненного долгом считаю прибавить, что во время всенощного бдения с 12 на 13 августа по перенесении святонетленных мощей святителя и угодника Божиего Тихона в собор я имел счастие, стоя в алтаре сего собора в приделе святителя Алексия, митрополита и чудотворца Московского, закрыв для чего-то глаза, видеть высокопреосвященного Антония, архиепископа Воронежского и Задонского, который, подошед ко мне, взяв меня за руку и ощутительно пожав оную, сказал мне внятным для меня, слышным ясно голосом: «Вот хорошо, вот молодец, спасибо что здесь». А когда в день Успения Божией Матери в алтаре Покрова Ее Всечестного в сем же соборе приготовлялся я к причащению Пречистых Тайн Господних и стоял, закрыв глаза, то имел счастие видеть и святителя Тихона Задонского, чудотворца новоявленного, стоящим возле креста запрестольного противу Образа Божией Матери «Жизнодательницы», противу престола в сем алтаре находящейся. Святитель стоял с поникшею ниц главою пред Царицею Небесною, и по капле слез текли из очей его, в том виде, как на эстампах186 прежних старинных издании сочинений его священнолепый лик его представляется. Это продолжалось до самых тех пор, как должен я был идти к причащению Животворящих Тайн Христовых.

Здесь же в Воронеже – при переписке всего письма этого моего к Вашему Высокопреосвященству, – когда на всенощной Усекновения главы святому Иоанну Предтече187 стоял я возле мощей святителя Митрофана, стоявших по случаю перемены балдахина188 над местом его прежней усыпальницы против усыпальницы высокопреосвященного Антония, кто-то невидимый, но ясно слышимый, подошед ощутительно, сказал мне: «Что же ты думаешь, "где же обетованное мне высокопреосвященным Антонием от лица святителя Митрофана сказанное мне исцеление от внутренних болезней моих", и ждешь явного о том какого-то знамения, а разве это<го> мало, что ты удостоился хоть и с закрытыми глазами, но все-таки не во сне, а явно иметь счастие видеть двух святителей Воронежских: Антония и Тихона, – ведь это не призраки ты видел, а их самих, – так вот тебе знамение, что термин внутренних страданий твоих кончился. Этот дар Божий дан тебе, храни и делай», - и прибавлено несколько слов, лично до моей жизни относящихся.

Ныне же, как оканчиваю переписку набело сей рукописи моей, удостоил Господь меня обще со многими как бы в замену того, что я арестом симбирским 1833 года лишен был счастия присутствовать при перенесении мощей святителя Митрофана, в том году совершавшегося из Архангельского собора в Благовещенский, присутствовать при подобном обнесении мощей святителя Митрофана вокруг собора Благовещенского.

За все это благодаря Господа Бога и по слову Вашему всю рукопись сию мою, на 42 листах из 165 страниц состоящую, для представления Вам передавая его высокопреосвященству высокопреосвященнейшему Иосифу, архиепископу Воронежскому и Задонскому, я просил его вместе с сим представить Святительскому Вашему и всего Святейшего Правительствующего Синода благосклонному вниманию и представленное мною ему чрез почту из Симбирска от 13 августа 1857 года описание мое об исцелении, данном мне молитвами его высокопреосвященства епископа, что потом архиепископа Антония, в ночь на Покров Пресвятой Владычицы нашей Богородицы 1832 года мне данное, с приложением к оному моею рукою писанного экземпляра полной службы святителю и угоднику Божиему Митрофану.

Позвольте же мне просить Вашего Святительского благословения и разрешения его Святейшества Святейшего Правительствующего Синода на напечатание сей службы церковным шрифтом и употребление по святым Божиим церквам всенародно; о разрешении мне и преподании благословения на написание особой от моего усердия полной же службы святителю и угоднику Божиему Тихону189 ; дозволения и помощи в завершении всех моих воронежских прежних для Святой Церкви Божией работ; а также и <благословения> на сочинение вышепомянутой, одобренной и благословленной мне святителем Митрофаном, книги, – для напечатания всего этого, а равно и ныне представляемого во всеобщее известие, но не с тем, чтобы снова подвергнуться новому аресту и новым, еще горшим прежнего истязаниям для меня и хулам на Святую Божию Церковь. Об истязаниях же я не фигурально говорю, ибо сверх того, что я вместе с почившим в Бозе высокопреосвященным Антонием и прочими помянутыми выше людьми был выдан за бунтовщика и заговорщика и подвергнут всегдашнему надзору тайной полиции, но сверх того, у меня отнято по Министерству народного просвещения четырнадцать лет службы государственной по званию почетного смотрителя Корсунского уездного училища, и по Военному министерству за Севастополь не дано одиннадцать лет, предоставленных всем, участвовавшим в кампании сей, не только военным, но и гражданским чиновникам, каковым и я был в 1854 году, когда имел счастие представлять святые копии с чудотворной иконы великого старца Серафима Божией Матери «Радости всех Радостей» как для армий190, так и для Большеспасского собора Зимнего дворца Его Императорского Величества. В которое время мне от лица в Бозе почившего Государя Императора Николая Павловича сказано было, что никто более не утешил Его Величество представлением сих святых икон, как я, и что о том не только будет напечатано, но и я буду считан за одного из непоследних сподвижников этой войны, которая если и кончилась без надлежавшей славы и завоеваний для России, то не по моей вине. Ибо я не обманывал Его Императорского Величества, что и теперь одинаково подтверждаю, и о чем хранится переписка в архиве Министерства Императорского Двора, что Царица Небесная во время парада в конногвардейском манеже и предшествовавшего пред ним священно-служения, как сказано было мне, обещала славу, почести и завоевания России, если исполнят волю Ее чрез меня, бедного грешника, недостойного милостей Ее, но все-таки щадимого Ею, возвещенную. А по вине человека, который, вопреки боголюбивейшему благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича усердию к Царице Небесной, дерзнул сказать, что он в помощи Божией Матери не нуждается, было проиграно Инкерманское сражение, а с тем вместе и вся кампания191. Но Царица Небесная сдержала Свое слово, в 25-й день марта 1854 года мне объявленное кем-то невидимым, но истинно, а непрелестно слышанным мною192. Ибо кто же, как не Она, помог продолжать эту безпримерную в летописях мира осаду Севастопольскую в течение одиннадцати месяцев. Чудотворная Кашперовская икона Божией Матери особенным чудом не была допущена, по собственной Ее воле, на южную сторону, а обнесена только около северной стороны Севастополя. Северная сторона и осталась за Россиею неразоренною. Икона «Радости всех Радостей» великого старца Серафима только по второму высочайшему повелению была встречена в Севастополе, но помешена неприлично на Малаховском кургане и уже по третьему высочайшему повелению перенесена на Николаевскую батарею. Откуда же началось поражение Севастополя, как не с Малаховского кургана, что же осталось неразрушенным даже до добровольной сдачи севастопольской, как не Николаевская батарея? Итак, повторю еще раз, я не обманывал Государя всеподданнейше чрез его сиятельство господина министра Императорского Двора графа Владимира Феодоровича Адлерберга, докладывая ему об обещании 25 марта 1854 года помощи Царицы Небесной. И еще раз из священного для меня города Воронежа теперь повторяю, что не иначе как чрез Царицу Небесную и получит Россия отраду и милость Божию и возвращение прежней всепобедной славы своей, как чрез Ее небесное к Сыну Своему и Богу нашему предстательство при помощи верных заступников за землю Русскую, в особенности получивших от Бога дар покровительствовать ей, именно <же> святителей Митрофана, Тихона и архиепископа Антония и священноиеромонаха Серафима. Опять повторю, из коих двое хотя и не канонизированы Святою Церковию, но, будучи заживо чудотворцами и Богоносными рабами Христовыми, теперь еще и больше имеют дерзновение к Богу.

В заключение сего письма моего долгом считаю прибавить факт, со мною по поводу сего случившийся в Симбирске в 1856 году. – Известно его сиятельству графу Владимиру Феодоровичу Адлербергу, что я просил его исходатайствовать мне дозволение представить для действующей армии знамя с изображениями Божией Матери явления Владимирского и «Радости всех Радостей» Серафимовского. На эту просьбу мою получил я ответ от его сиятельства из Николаева. Но я считаю теперь приличным пояснить причины, побудившие меня к сему, как относящиеся прямо до Воронежа, и вот почему именно: во все время севастопольской кампании, с тех пор как икона Божией Матери «Радости всех Радостей» с 7 октября, как уведомил меня граф Владимир Феодорович Адлерберг, была туда отправлена, с тех самых пор я вполне, но не знаю по какому-то странному настроению души моей, разгадка которого, впрочем, выше пояснена, я совершенно сочувствовал всем переворотам, и радостным и скорбным, этой войны. Но когда я отправил помянутое выше письмо к господину министру Императорского Двора его сиятельству графу Владимиру Феодоровичу Адлербергу, что совпадало со сдачею Севастополя, то в ночь с 27 на 28 августа я такою тяжкою посещен был болезнею, что во время выборов наших симбирских дворян в милицию с 28-го числа уже не мог быть на выборах, меня точно как будто бы раздавило между камней, и потом я вынут был из них: ни одного члена здорового не было, так что и лицо мое видимо было как раздавленное, но как тяжко было страданье внутреннее только Богу известно. Я хотел было взять лекарства в аптеке, мне казавшегося полезным, но аптека была заперта, посылал за священником, чтоб исповедаться и причаститься, но и священника не нашли ни одного или сказали, что нет дома. В неизъяснимой безнадежности я ждал лишь смерти одной. Вдруг в это тяжкое время я услышал голос великого старца Серафима: «Что же ты скорбишь так при настоящей посетившей тебя болезни и думаешь, что ты тяжело страждешь? А если бы ты знал, каково теперь раненым севастопольским, то поверил бы, что твои страданья ничтожны в сравнении с их теперешними страданьями. А ты ведь считаешь себя соучаствующим в их делах, то попробуй хотя немного разделить с ними их теперешнее бедствие, – тебе тяжело, а им и того еще тяжелее».

Я подумал, «что же это такое за день ныне, что им тяжелее теперь прежнего?» – Впоследствии разъяснилось, что то был день сдачи севастопольской и они <раненые> во множественном числе были оставлены на произвол судьбы, то, разумеется, их страдания превосходили всякое воображение, а мое в сравнении с тем было ничтожно. Но и не зная того, я от одной беседы сей невидимого посетителя почувствовал, что мне стало полегче. И я задремал, но не то, чтобы крепко, ибо боль не давала мне спать. И я увидал себя здесь в Воронеже – в Архангельском соборе на том месте, где были некогда мощи святителя Митрофана в течение года первого с открытия их, и на пальце правой руки моей бывшее бриллиантовое, с вензелевым высочайшего имени Николая I изображением, кольцо, жалованное 2 октября 1854 года193, вдруг лопнуло и разломилось на две части, так что средние два солитера194, бриллианты и вензель, разделились надвое. Одна часть кольца отпрыгнула направо, а другая налево; с великим трудом отыскал я их и, найдя и сложив на пальце, стал, обливаясь горькими слезами о такой горестной для меня разломке перстня моего, дуть на них ртом, воображая, что можно будто бы мне их спаять духом моим. Плакал же горько я о том, что Государь Император Николай Павлович скончался и что кто же без него возвратит мне милости его. И вот опять тот же сладкоутешительный голос стал со мною говорить: «Не унывай, не огорчайся, что это так случилось, и не отчаивайся. Господь утешит тебя и все, испорченное теперь, исправит некогда. Послушай, что поют, и погляди, кто поет на левом клиросе». А где были некогда мощи святителя Митрофана и где я тогда находился, то был правый клирос, и я увидал на левом святителей Воронежских троих: Митрофана, Тихона и Антония. И они сладко-тихим и неимоверно приятным голосом пели: «Радуйся, Неискусобрачная, мирови спасение рождшая», – безпрестанно повторяя сей отрадный припев Царице Небесной: «Не горюй же, надежда твоя на Царицу Небесную и на помощь Ее Святой Русской земле не погибнет втуне, видишь ли, святители Воронежские, все трое, молятся за Россию Божией Матери, и ты с ними молись Ей, и Она утешит тебя и возвратит "пленение наше, яко потоки югом"»195. Теперь, когда один из них, тогда еще неканонизированный явно, причислен уже и всенародно к лику святых, я счел нелишним присовокупить ко всему вышеписаному и это не сновидение, но почти явное откровение. Свидетели же болезненного моего состояния были и, вероятно, не отрекутся засвидетельствовать правду слов моих, теперь Вашему Высокопреосвященству сообщаемых: симбирские дворяне Сергей Николаевич Амброзанцев196, Иван Васильевич Фатьялов197 и Алексей Васильевич Бестужев198.

Рассказав это все Вашему Высокопреосвященству, мог б я и остановиться и покончить без того длинную рукопись письма моего или докладной записки, но как в ней помянуто об откровении, великому старцу Серафиму в ночь с 3-го на 4-е число сентября 1832 года бывшему, о всей жизни моей, и в беседе своей о том он рассказал мне и о борьбе своей с бесами 1001-дневной и 1001-ночной неправильно, как я уже выше сказал, называемой во всех изданиях стоянием 1000-дневным и 1000-ночным на камнях, – то долгом моим и не безместным делом считаю и о сем прибавить рассказ. Вот как это было.

В 5-й день сентября 1831 года великий старец Серафим исцелил меня от трехлетних тяжких болезней, на которые в последствии времени мне необходимо было взять свидетельство от инспектора Симбирской врачебной управы Либгольда – буду говорить сколько смогу короче, – которое представляемо было Его Императорскому Величеству, когда он изволил быть Наследником Престола, и я представлял ему всеподданнейшую записку о делах моих с татарами, по коей он, видя правоту мою и обиды, делаемые мне татарами, надписал Своею Августейшею рукою: «Помогчи Мотовилову»199, кое хранится и доселе у меня, а всеподданнейшая записка в Комиссии у принятия прошений.

Исцеление было так. Когда принесли меня к нему, великому старцу Серафиму, в ближнюю его пустыньку – на поляну первую его, называемую ближнею пажинкою, недалеко от речки Саровки, – то он – оставляю все предварительные святые речи его – сказал мне: «Веруешь ли ты, батюшко, что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог и истинный Человек, а не просто только мудрейший из людей, как некоторые погрешающе о Нем ложно мудрствуют?» «Верую», – отвечал я ему. «Веруешь ли, что Царица Небесная Святейшая всех святых Пренепорочная Владычица наша Богородица, Дева прежде рождества, Дева в рождестве и Дева после рождества и вовеки пребывает нетленна, тридневно воскресши из мертвых с Сыном и Богом Своим и нашим, и ныне устрояют спасение наше?» – «Верую», – отвечал я ему. «А веруешь ли, что Господь наш Богочеловек Иисус Христос вчера и днесь Той же и вовеки и как прежде творил чудеса, и исцелял словом одним всякие недуги и болезни человеческие, и бесов изгонял, так и ныне может все то делать, как и прежде творил?» – «Как же не веровать, – сказал я ему, – да если б не веровал, так я бы, будучи столько тяжко болен, и не решился бы приказать вести себя к вам, батюшко, в таком расслабленном положении. Но я веровал, верую и непрестанно веровать буду, что Господь наш Иисус Христос есть Сын Божий Единородный Богочеловек, истинный по Божеству и по человечеству, и не Божество престало быть Божеством, но человечество обожилося, и за всем тем Он в двух естествах неслитно познавается. Верую, что Пречистая Богородица – Вечная Приснодева и Заступница моя. И что как прежде всегда Он творил чудеса всякие, изгоняя бесов и исцеляя всякие недуги и болезни в людях, так и ныне за предстательством Божией Матери мог и может то сотворить, но я много согрешил пред Ними и за премногие грехопадения мои не имею к Нему дерзновения. Вот почему вспомнил о Вас, что Вы еще маленького семилетнего благословили меня и что Вы истинный угодник Божий и Царицы Небесной. Я и велел себя к Вам вести, чтобы Вы исцелили меня».

И он, радостно взглянув на меня, сказал: «А если веруешь, так ты здрав, батюшко, вставайте и ходите, ваше Боголюбие, вы совершенно здравы и не имеете нужды ни в чьем врачевании». «Я не могу встать, – отвечал я, – ибо четверо держат тело мое, а пятый голову. Вы видите, что сам двинуться не могу. Как же мне встать?» «А вот как, – сказал он мне, приказав отступить от меня людям моим, поднял меня обеими своими руками немного на воздух и как бы пригнетая потом к земле. – А вот как, – продолжал он, – видите ли, ваше Боголюбие, каким молодцем вы стоите?» «Да это Вы меня изволите держать, – отвечал я ему, – так я по милости вашей поневоле твердо стою». «Нет, – улыбаясь, отвечал он мне. – Нет, – отняв от меня руки, – вот вы и одни, а все-таки молодцем твердо стоите, идите же теперь, Господь вас исцелил». «Простите меня, – отвечал я ему, – я если пойду, то упаду и расшибусь, и буду более еще прежнего болен». «Нет, – отвечал он, взявши меня за руку, повел по земле, и я пошел не спотыкаясь. – Ну, как же еще лучше ходить? – вспросил он меня. – Вы теперь совершенно здравы». Отняв от меня свои собственные руки, стал толкать сзади, говоря: «Идите, ваше Боголюбие, видите ли, как вы славно ходите, и ходите же всегда так. Господь исцелил вас совершенно». Вот почему я говорил выше сего, что душа моя много видела чудного Божиего, и потому, озаряемая Божиим светом, одна она могла вполне уразумевать уже рассказанные отчасти падения и страдания мои.

Пропустить должен я почти более полугода, в кои в 1831 году вызван я был официально по воле попечителя Казанского университета в звание почетного смотрителя Корсунского уездного училища200 и даже советом университета и училищным комитетом утвержден был в сем звании. Оставалось только Мусину-Пушкину201 оправдать свой честный и благородный вызов добросовестным исполнением своей обязанности – представить господину министру народного просвещения о надлежащем меня утверждении в сем звании по его непринужденному вызову. Но вот у нас как все делается в России – нам говорят и велеглаголиво проповедают печатно: учитесь, оканчивайте курсы в университетах, вам отворят двери повсюду в государственной службе – и кричат: «Дворяне русские лентяи, не брегут о службе Русской земле и Ее Самодержцам», требуют от студентов о непринадлежании ни к каким тайным обществам, а тем более к ложам масонским, а как дело дойдет до службы, то под рукою и станут предлагать вступление в ложу именно масонскую. Если же вы откажетесь, убоясь Бога, и чистой совести, и присяги, ибо я, будучи еще не действительным, а проходящим курс учения студентом, присягал на три дня в верноподданничестве Императору Константину Павловичу и потом в Бозе почившему Благочестивейшему и в душе истинному христианину великому пред Богом и человеками Императору Николаю Павловичу, – так и скажут вам точь-в-точь как вышеупомянутые бесы сказали – только иными словами скажут вам, как мне сказал бывший симбирский губернский предводитель князь Михаил Петрович Баратаев202 : «Ну так я вам скажу, что силою гран-метрства Симбирской ложи масонской и силою великого мастерства Санкт-Петербургской ложи запрещу вам давать почетное смотрительство Корсунского уездного училища, потому что казанские масоны подчинены ложе Симбирской и Мусин-Пушкин не только двоюродный брат мой, но и подчиненный масон, так он должен исполнить волю мою, а в Санкт-Петербурге и подавно не посмеют противиться мне». Так вам откажут в месте почетного смотрителя, если вы не покоритесь добрым, дескать, и милостивым к вам предложениям. И вам придется, может быть, как и мне пришлось, сказать в ответ: «А я уверяю вас, что силою Господа моего Иисуса Христа, которого вы масонством вашим гоните, я за предстательством Царицы Небесной непременно получу и именно Корсунского, а не иного какого-либо училища место». Что и удостоил Бог получить чрез четырнадцать лет, и что удивительнее всего, то и объявлено было мне о том именно 1845 года 14 сентября – в день Всемирного Воздвижения Честного и Животворящего Креста Христова, как бы в знамение того, что истинны слова, во сне за три дня до Покрова Пресвятой Богородицы в 1836 году сказанные мне Святейшим Патриархом Иерусалимским Макарием, державшим в левой руке истинный Крест Христа Спасителя, на коем распят Он был: «Вот смотри: Крестом враги побеждаются, от Креста бесы бегают, и Крест – красота и спасение душ наших».

Но пропуская даже и то, как великий старец Серафим в 1832 году объявил мне об участи декабристов и всех единомышленников их, под какими бы то благовиднейшими или гуманными названиями ни проявлялись они в России, стараясь в ней не только конституционное, но даже республиканское или, как ныне называют, коммунистическое правление устроить с единственною целию, чтоб истребить род Царский Всеавгустейшего Дома Романовых или по крайней мере лишить Его Самодержавства, о чем я всеподданнейше докладывал Его Императорскому Величеству Николаю Павловичу в 1854 году и за что он благодарил бывшего господина министра народного просвещения Авраама Сергеевича Норова203, сказав ему, что я ему великую тайну государственную открыл и она ему очень много помогла, и что он желает, чтобы он <Норов> обратил на меня особенное свое внимание, должен я, наконец, сказать, что великий старец Серафим в 1832 году весною приказал возвратиться мне домой к себе в Симбирск. И когда там отказано было мне в руке Ек<атерины> Мих<айловны> Языковой и генерал Мондрыка204 в доме тетки ее Прасковьи Александровны Берг205 сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе.

Вот тогда-то я услышал об открытии мощей святителя и угодника Божиего Митрофана, велел везти себя прямо в Воронеж – слышал, что там и архиерей Антоний столько же святой жизни, как батюшко отец Серафим, – но велел все-таки, хоть это и не по прямой дороге было, завезти себя к великому старцу Серафиму в Саровскую пустынь. Дорогой в родовом городе моем Арзамасе, ибо мы некогда по государственным спискам были писаны арзамасцами Мотовиловыми, каковыми и числились в актах206, я встретил икону Божией Матери Владимирско-Оранской многочудотворную207, как будто благословившую путь мой, и услышал радостную речь гостинника Саровского подворья, где я останавливался для отдыха, отца Иакова Сухорукого: «Несть сия болезнь к смерти, но о славе Божией, да прославится ею Сын Человеческий».